Этюды любви и ненависти

Отец Серафим был наполовину греком, наполовину провансальцем (оказывается, сохранилась такая национальность; по секрету он сообщил, что "провансалец" скрывает небольшую толику еврейской крови), родом с "острова Свободы" – Кубы, откуда бежал. Полиглот, владел не менее чем дюжиной языков, знал иврит, арамейский и, конечно, русский. Я познакомил Давида с настоятелем, и они сразу нашли общий язык. (Так бывало не всегда. Например, когда однажды известный московский поэт и "знакомец" Кастро, пытаясь говорить по-испански, захотел с ним пообщаться, старик на иврите прокомментировал: "Самовлюбленный нарцисс…").

Серафим провел нас по церкви, показал место срубленного дерева, пошедшего впоследствии на Крест Спасителя. Долго рассказывал об иконе-карте Святой земли, написанной в 1710 г. тогдашним настоятелем монастыря. Потом расспрашивал Давида о реформах в России. Оба были пессимистами…

В этот приезд мы первый и единственный раз были на концерте в Иерусалимском театре. В фойе к нам подходили мои друзья, и я беспрерывно знакомил с ними Черняховского. Его интересовала судьба каждого, и после концерта он внимательно слушал мои рассказы. Интерес был не праздный: Давид примерял их жизнь на свою.

Он медлил, и небезосновательно, с переездом.

Находясь в нашем доме, Давид звонил своим пациентам, да и они наперебой звонили ему: практика у него была обширная. Звонили из Америки, Германии, Англии, из других неведомых мне стран. Живущие в Израиле приезжали к нам. Мы с Инной предоставили в его распоряжение гостиную ("салон", по-туземному).

А еще Давид занимался гипнозом. Зная, что это оружие обоюдоострое, не стал обучать сына, и, кажется, был прав. В нашем доме Давиду поначалу было неудобно: его доминантная личность не могла "подавить" наших с Инной характеров. Инна слишком сильная натура для этого, а я слишком ленив, чтобы обороняться… Потом никакого дискомфорта он у нас не испытывал.

Мы были одногодками. Он всегда обращался ко мне на "ты". Я чаще всего сбивался на "Вы" и называл его то Давидом, то Давидом Абрамовичем, иногда приговаривая из "Кавказской азбуки": "Давид играл на лире звучной…" Духовно он был неизмеримо старше меня. Наблюдая перманентную борьбу Инны с моим чревом и глоткой, иногда переходил на "Вы": "Савва, Вы – террорист". Говорил медленно, почти не заикаясь.

Оказывается, в свое время он преодолел дефект речи. Нет слов – Давид был сильным человеком.

В другой его приезд мы провели неделю на берегу Тивериадского озера, посетили Назарет, Канны Галилейские, Цфат (кажется, во время фестиваля клейзмеров), заглядывали в студии художников и фотографировались на фоне чудного горнего пейзажа. Однажды к нам подошел набожный еврей и надел на Давида "тфилин" и "талес".

Давид преобразился и стал похож на марана с известной картины Маймона. С нашей общей помощью он прочитал кадиш по умершему отцу…

Давид был сладкоежкой, по поводу чего я, любитель огуречно-селедочного рассола, не раз подтрунивал. В Цфате он объелся сладкими пончиками. Алкоголь употреблял в мизерных количествах и осуждающе смотрел на мой ежеутренний "правеж".

Отдых на севере Израиля был отменный. Давид был физически крепок: он доплывал до середины Кинерета. Мы метались по берегу, пытаясь криками и увещеваниями вернуть его на грешную землю. Он был "неслух"…

Наша дружба крепла от письма к письму, и он поручал мне даже весьма "деликатные" дела семейного порядка. Не могу сказать, что они доставляли мне удовольствие, но чего не сделаешь во имя дружбы. В свою очередь, пребывая в Англии (там живет наша младшая дочь), он имел от нас поручения, типа "ока государева". Его суждения были объективны и сводились к тому, что нам беспокоиться нечего: Ирина (дочь) знает, что хочет.

Между тем мои дела на службе становились все хуже и хуже, а самое главное – университетское издательство "Магнес-пресс", сообщившее, что оно решило издать мою книгу в переводе на иврит и английский, больше меня "не беспокоило" (и "не беспокоит" до сих пор). Издательство Ленинградского университета от издания моей книги тоже "благоразумно" воздержалось. И тогда меня осенило позвонить Давиду в Москву и припасть к его стопам. Мой звонок в январе 1993 г. был судьбоносным:

Черняховский сразу и безоговорочно вызвался мне помочь и выложился в этом деле по максимуму! Мои условия были "легкие": издательство должно быть "престижным", текст можно препарировать как угодно, но обязательно сохранить посвящение Шмуэлю Эттингеру и указать двух профессоров – И.З. Сермана и В. Пинкуса, – поддержавших меня в самые тяжелые дни. Все это было Давидом исполнено. Сколько сил и здоровья потратил он на издание моей книги, знает только Бог! Рассказ об этом характеризует Давида с самой лучшей стороны.