Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Несмотря на различие этих двух критических комментариев, в их основе лежит одинаковое понимание категории «нормального человека», существенно отличающееся от того, как эта категория понимается в книге Юрчака. Эти критики понимают под категорией «нормального человека» некоего «среднего» или «усредненного» советского субъекта — то есть обывателя, не имеющего доступа к власти и воспринимающего идеологические высказывания власти напрямую. В основе такого понимания нормального субъекта лежит упрощенная бинарная модель целого ряда явлений — политики, языка, субъекта. Согласно такой бинарной модели любое политическое высказывание субъекта может интерпретироваться только буквально — либо как выражение правды, либо как выражение лжи или притворства,

— а любое политическое действие субъекта может иметь только два смысла — это либо поддержка системы, либо сопротивление ей.

То, что эти критики используют бинарную модель субъекта и политической системы, удивительно не только потому, что эта модель является значительным упрощением реальной картины социалистического общества, но и потому, что она подвергнута детальной и последовательной критике в этой книге. Как показывает ее автор, понятие «нормальный человек» не является чистым аналитическим термином, имеющим отношение к некой «норме» поведения, выявленной при анализе. Этот термин восходит к дискурсу самих советских людей того периода (информантов) и не подразумевает абстрактно-усредненного советского субъекта. «Нормальность» человека, согласно этому этнографическому понятию, заключается в ином — субъект является «нормальным», если он не воспринимает идеологические высказывания системы ни с позиции полного принятия, ни с позиции полного отторжения. «Нормальность» его отношения к системе заключается именно в том, что это отношение нельзя свести к бинарной логике поддержки

системы или оппозиции ей. Такой субъект не интепретирует политические высказывания системы буквально, не рассматривает их как выражение либо правды, либо лжи.

Его интерпретация иная, небинарная — она заключается в создании новых смыслов путем воспроизводства формы идеологических высказываний системы, но изменения смысла этих высказываний.

«Нормальный» советский человек не является ни активистом, ни диссидентом. Он участвует в формировании и воспроизводстве официального идеологического дискурса — но делает это в основном на уровне формы высказываний, одновременно наделяя их новыми, неожиданными смыслами. В результате такого отношения к высказываниям и ритуалам советской системы «нормальный человек» создает новые пространства свободного действия, которые официальный дискурс системы не в состоянии описать и которых система не ожидает, поскольку они не совпадают с ее дискурсом, но и не находятся в оппозиции к нему. Как показано в книге, эти особые пространства свободы — автор называет их пространствами вненаходимости

— могут появляться в самых разных контекстах — в кочегарке и кабинете комитета комсомола, в квартире друзей и лаборатории ученых-физиков (главы 3–7).

Бюрократ-реформист из ЦК партии, о котором пишет Хамфри, несмотря на его возраст и пост совсем не являлся противоположностью «нормальных» субъектов из данной книги. Он во многом похож, например, на молодого комсомольца из Якутска, описанного в главе б этой книги, — «нормального» субъекта, который, будучи вполне искренне увлечен идеалами коммунизма, тем не менее не был согласен с тем, как партийные лидеры трактовали эти идеалы на практике. Позицию этого молодого человека было бы сложно свести лишь к поддержке системы или лишь к сопротивлению ей. Не являлась она и цинизмом или приспособленчеством. Эта позиция сложнее — она заключалась в изменении смыслов и сдвиге парадигм. Кроме того, важно, что в случае этого необычного молодого человека, как и в случае бюрократа-реформатора, о котором пишет Хамфри, такая критическая позиция включала в себя нежелание отказаться от моральных идеалов социализма.

Когда Платт и Наттанс в своей критике концепции Юрчака утверждают, что быть «нормальным» субъектом в советском контексте было трудно, поскольку это состояние, по их мнению, требовало особых индивидуальных усилий, они подразумевают, что такой субъект был якобы вынужден прятать свое «истинное» лицо от взора государства. Таким образом они воспроизводят бинарную модель субъекта, согласно которой «свобода» субъекта понимается как состояние, которое достигается в некоем неприкосновенном, личном, скрытом от внешнего взора пространстве — в том, что они называют «воображаемой частной сферой». Однако, как показано в данной книге, неверно сводить понятие свободы к неприкосновенности некой изолированной, атомизированной личности. Пространство свободы в обществе позднего социализма выглядело иначе и строилось по иному принципу. Как именно — рассмотрим в следующей части.

«Свобода» и «политика»