Это было в Краснодоне

— Это уж будьте спокойны! — польщенный доверием, заявил Соликовский.

Довольно потирая руки, начальник полиции забегал взад и вперед по кабинету. Он даже не заметил, как невысокий худой юноша в больших роговых очках вошел в комнату, откинув свисавшую на лоб каштановую прядь, осмотрелся по сторонам и подошел к Соликовскому.

— Мне сообщили, что полиция арестовала двух моих товарищей. Я пришел выяснить, в чем дело…

— А ты кто такой? — вскинул брови Соликовский.

— Я главный администратор клуба имени Горького. Фамилия моя Земнухов.

— Ага, тебя‑то нам и не хватало, — усмехнулся Соликовский. — Ну‑ка, подойди поближе…

Земнухов спокойно шагнул вперед. Соликовский медленно поднялся со стула, подошел к нему и сильным ударом сбил его с ног. Звякнули и разбились о пол очки…

Это было первого января 1943 года.

— С этого дня все и началось…

***

Подтынный несколько раз жадно затянулся дымом, закашлялся. Наконец после долгой паузы отложил в сторону папиросу.

— Сначала Соликовский сам допрашивал трех арестованных, — продолжал он рассказ. — Долго сек их плетью — хотел заставить признаться в краже, требовал назвать соучастников. Но Мошков, Земнухов и Третьякевич все отрицали. Они заявили, что даже не представляют, каким образом пропавшие мешки оказались на чердаке клуба. Потом Соликовскому надоело возиться с ними, и он поручил вести следствие Захарову.

— На допросах арестованных спрашивали лишь о краже подарков, не связывая это с деятельностью подпольной организации? — спросил следователь.

— Да, Соликовский интересовался только подарками. Ведь никто в полиции тогда еще не знал, что Мошков, Земнухов и Третьякевич являются участниками подпольной организации. Мы тогда еще многого не знали…

ЧЕГО НЕ ЗНАЛИ ПОЛИЦАИ

Теплым сентябрьским утром на пустынной окраинной улице Краснодона встретились два приятеля. Один — высокий, худой, в старом пиджаке с изодранными локтями и порыжевших запыленных сапогах, другой — небольшого роста, вихрастый, в роговых очках.

— Витька, ты? Худющий какой, не узнать! Откуда, каким ветром?

— Ванюшка! Вот кого не ожидал встретить! Ах, как здорово, что ты здесь!

Взволнованные неожиданной встречей, они долго тискали друг друга в объятиях.

— Что ж, так и будем посреди улицы торчать, будто на выставке, — спохватился, наконец, высокий. — Пойдем куда‑нибудь, поговорим…

— Ну конечно! — живо отозвался приятель. — Пошли ко мне, тут недалеко. Не забыл еще, где я живу?

Войдя в комнату, высокий опустился на скамью, с наслаждением вытянул затекшие ноги.

— У–ух, устал… Километров тридцать пешком отмахал…

Оглядевшись вокруг, он как бы невзначай спросил:

— Что, дома никого нет?

— Нет никого. Мамка на хутор ушла, одеяло на картошку менять. — Ну давай, Вить, рассказывай. — Ваня придвинул стул поближе к приятелю. — Постой, сколько ж мы с тобой не виделись? Никак больше года…

— Десять месяцев, — уточнил Виктор. — В ноябре я из Краснодона уехал.

Он замолчал, задумчиво отбивая по столу дробь длинными тонкими пальцами. Худощавое, густо припорошенное пылью лицо его сразу посерьезнело, лоб пересекла глубокая складка.

— Ну что ж ты?

— Не знаю, с чего и начать… — медленно заговорил Виктор. — Помнишь, после репетиции пошли мы все вместе в военкомат — я, Сережка Тюленин, Юра Виценовский, Остапенко Сеня… Прогнали нас, вернее, не прогнали, а просто сказали: «Идите, ребята, доучивайтесь, когда надо будет — позовем». Ну, я тогда и уехал в Ворошиловград, к брату. Думал: он секретарем райкома партии работает, поможет, чтобы взяли в армию. А он не в армию, а в тыл меня отправил. Семья его эвакуировалась в Среднюю Азию, вот и меня этим же эшелоном.

Доехал я до Куйбышева, а там слышу по радио последние известия: наши войска разбили немцев под Москвой, перешли в наступление. Вот, думаю, люди воюют, а меня в тыл. Сел на обратный поезд — и домой, в Ворошиловград. Приехал. Брат, конечно, ругается, мать плачет — она к тому времени тоже к Михаилу перебралась.