Это было в Краснодоне

Подтынный рассеянно слушал ее ровный тихий голос и раздумывал, как поступить дальше. Он чувствовал на себе выжидающий, с заметной ехидцей взгляд Кулешова, украдко косился на бесстрастное лицо жандармского офицера… Короткое колебание- и привычный возглас:

— На скамью!

Кулешов проворно кинулся выполнять приказание. Он уже поднял с пола моток веревки, подвел Клаву к скамье, когда в комнату вошел Соликовский.

Начальник полиции был в отличном расположении духа. Не раздеваясь, он подошел к Кулешову, похлопал его по спине:

— Стараешься, адвокат? Ну–ну… А ведь с тебя причитается! Нашлась твоя краля…

— Какая краля? — не понял Кулешов.

— Э–э, не прикидывайся овечкой, знаем мы вас, интеллигентов! Любку Шевцову помнишь? Это ж ты первый ее заметил, летом тогда приводил. Упустили мы ее тогда, как лопухи… Так вот, поймали ее в Ворошиловграде. Везут сюда… — Он восхищенно покрутил головой. — Нет, что ни говори, а немцы — сила! Все у них организовано, все расписано, как по нотам. Дана команда — разыскать! Раз–два — готово!

— Да, очень культурная нация, — вежливо поддакнул Кулешов.

— А насчет остальных как, Василий Александрович, — спросил Подтынный, — ничего не слышно?

— Найдутся и остальные, — отозвался Соликовский, снимая дубленый полушубок. — От нас не уйдут!

— Ну, как тут у вас? Э–те–те, какая голубка попалась в нашу клетку! Кто такая?

Подтынный коротко рассказал о результатах допроса Ковалевой.

— Ковалева? — переспросил Соликовский. — Никого не знает? Ну, это мы сейчас проверим…

Не спуская глаз с Ковалевой, он постучал кулаком в стенку.

— Черенков! Веди сюда Земнухова!

Ковалева не шелохнулась. Когда Черенков ввел Земнухова, Клава только на миг метнула взгляд к двери и с безразличным видом отвернулась.

Земнухов стоял, устало опершись о дверной косяк. Лицо его было похоже на страшную маску — все в ссадинах, кровоподтеках, на теле, едва прикрытом превратившейся в лохмотья рубахой, зияли, свежие, сочившиеся кровью рубцы.

— Узнаешь? — с издевкой спросил Соликовский, указывая на Клаву.

Земнухов близоруко сощурился:

— Первый раз вижу эту девушку.

— Гм… А ты, Ковалева, что скажешь?

Не поднимая глаз, Клава с чуть заметной дрожью в голосе проговорила:

— Мы с ним не знакомы.

— А ты присмотрись получше… Правда, в нашей парикмахерской ему немного изменили прическу, — съязвил Соликовский.

Клава отрицательно покачала головой.

Соликовский подбежал к девушке, повалил ее на скамью, сорвал с нее одежду… Взяв в руки скрученный вдвое телефонный шнур, он повернулся к Земнухову:

— Я запорю ее, слышишь ты, сучий выродок, задушу ее сейчас своими руками, если ты не скажешь, что знаешь ее!

Даже сквозь багрово–черные синяки и подтеки было видно, как побледнел Земнухов. Он стоял, закусив нижнюю губу, и из губы, змеясь по подбородку, струилась кровь…

Прошла неделя с того дня, как донос Почепцова попал в руки Соликовскому. Несколько десятков юношей и девушек были брошены в камеры полиции.

Гитлеровцы применяли самые жестокие пытки, какие только могли придумать, чтобы заставить их говорить, но они упорно отказывались давать показания. Вечером Соликовского и Подтынного пригласил к себе Зонс. Когда они вошли, Зонс торжественно встал, взял руку под козырек.

— Поздравляю вас с оказанной вам высокой честью, — напыщенно произнес он. — За особые заслуги перед великой Германией господин полковник приказал зачислить вас, господин Соликовский, и вас, господин Подтынный, в ряды непобедимой германской армии с присвоением вам воинского звания фельдфебеля. Официальный приказ получите завтра. Поздравляю вас, господа фельдфебели!

Зонс пожал им руки, а затем, наклонившись вперед, многозначительно шепнул:

— Господин полковник сообщил важную новость. Завтра в Краснодон прибывает специальный отряд гестапо. Германская тайная полиция всерьез заинтересовалась «Молодой гвардией» и сама поведет дальнейшее следствие…

Утром следующего дня огромный, невероятно тучный человек в черном кителе, на левом рукаве которого белела повязка с фашистской свастикой, вошел в кабинет Соликовского и бесцеремонно, не обращая никакого внимания на Соликовского и Подтынного, тщательно оглядел комнату. Легко приподнял и поставил наискось письменный стол, затем подошел к окну, подергал шпингалеты, передвинул на середину комнаты деревянную скамью, диван оттолкнул ногой в дальний угол. Потом, еще раз окинув взглядом комнату, приоткрыл дверь и высоким, женским голосом, никак не вязавшимся с его мощной мешковатой фигурой, крикнул что‑то по–немецки.