Это было в Краснодоне

Громов рассеянно гладил его по голове, а сам мучительно думал: «Сейчас же, немедленно написать донос! Пусть Захаров убедится, что агент по кличке «Ванюша» не зря ест хлеб… Нет, пожалуй, лучше Геннадию самому все рассказать в полиции. Да, пусть сам… Ему заплатят больше…»

Вкрадчивым, елейным голоском он прошипел:

— Ты ещё можешь спастись… Иди сейчас же в полицию. Пока не поздно, сам сообщи кому следует все, что тебе известно. Немцы простят все и ещё щедро заплатят. Проси корову, а может, и дом подарят. Иди, дурачок, скорее.

Но Геннадий словно одеревенел от страха, ноги не слушались. Он упал на кровать, зарылся головой в подушку и снова зарыдал.

Позже отчим продиктовал ему текст того самого заявления, которое вскоре попало к Соликовскому.

Громов надоумил Геннадия адресовать заявление не прямо в полицию, а своему соседу — человеку, близкому к фашистской жандармерии. «Если жандармы начнут допытываться, почему раньше не сообщил обо всем, — учил он, — скажешь, что заявление написал давно, но боялся сдать в жандармерию и отнёс Жукову, а тот, видимо, задержал его у себя. Да число не забудь прошлогоднее указать…»

Так было совершено предательство.

Пока трус, съёжившись в комок, лежал укрытый телогрейкой человека, которого он предал, в городе уже шли повальные аресты.

Глухой морозной ночью по улицам Первомайки двигался усиленный отряд гитлеровцев. Впереди, упрятав лицо в поднятый воротник шинели, шёл Подтынный, позади отряда пара коней тянула пустые сани.

Одна фамилия из списка, переданного Соликовским, Подтынному показалась знакомой — Иванихина Антонина… Где–то он уже слышал её. Где? Подтынный долго рылся в своей памяти и, ничего не вспомнив, решил: «Начну с неё…»

Почепцов не знал точного адреса Тони Иванихиной и в доносе написал: «Живёт по улице, идущей в сторону шахты № 1-бис, третий дом слева».

По этому адресу и привёл Подтынный жандармов. Постучал кулаком в дверь.

— Кто там? — раздался за дверью сонный девичий голос.

— Свои! — негромко отозвался Подтынный.

— Подождите, сейчас оденусь…

Но Подтынный не стал ждать. Навалившись плечом, сорвал дверь с крючка, вошёл в полутёмную комнату.

Посреди комнаты стояла девушка в белой ночной сорочке и, испуганно прикрывая руками голые плечи, вопросительно смотрела на Подтынного широко раскрытыми серыми глазами. Увидев эти глаза, Подтынный вздрогнул. Будто вспышка молнии заставила его зажмуриться. Он вспомнил: лагерь военнопленных под Уманью, лежащие вповалку тела тяжелораненых бойцов и сероглазая девушка в рваной солдатской гимнастёрке. «Может, знаешь Иванихиных? Я их старшая дочка, Тоня…»

Воспоминание нахлынуло так неожиданно, что Подтынный растерялся. Он стоял посреди комнаты, неловко расставив ноги, обхватив правой ладонью кожаную кобуру пистолета.

— Вот и встретились… — хрипло выговорил он. Тоня сразу узнала бывшего лейтенанта. В глазах её сначала мелькнуло радостное недоумение, но за спиной Подтынного показались грязно–голубые жандармские шинели, и она все поняла. Звонко, будто пощёчину, она бросила ему в лицо:

— Подлец!

Жандармы молча навалились на Тоню, заломили ей назад руки. Полуголую, босую, её выволокли на снег, бросили в сани… Подтынный медленно прошёл в голову колонны и буркнул:

— Сюда, налево…

Недалеко от Тони жили Бондаревы. В списке их было двое — Василий и Саша, брат и сестра. Дверь открыла миловидная, пухленькая девушка с задорно вздёрнутым носиком и живыми глазами.

— Это я, Шура Бондарева. А Василия нет дома- ушёл с родными на хутор… Что? Зачем? Ах, хорошо, я сейчас…

Она подбежала к широкой скамейке, на которой спал мальчишка лет восьми–девяти, растормошила его, поцеловала и торопливо заговорила:

— Коленька, ты не плачь, я скоро приду… Беги пока к Поповым, переночуешь у них…

Она накинула ему на плечи старое пальтишко, подтолкнула к выходу.

— Наин, найн… — преградил им дорогу жандарм. Ухватив мальчишку за ухо, он вытащил его на улицу, бросил в сани. Затем повернулся к Шуре: — Битте…

Следующим в списке значился Анатолий Попов. В доме ещё не спали. Мать Анатолия, Таисия Прокофьевна, ласковая, гостеприимная женщина, привыкшая к тому, что её сына часто навещали друзья в позднее время, на стук сразу открыла дверь и, услышав из темноты: «Дома Анатолий?» — добродушно проговорила:

— Та дома, дома, проходите. В самый раз на ужин попали…

И только когда в комнату, гремя сапогами, ввалились вооружённые жандармы, она почуяла недоброе, с тревогой посмотрела на сына.

Оттолкнув её, Подтынный шагнул к сидевшему за столом Анатолию.

— Выходи!

Анатолий отставил в сторону недопитый стакан чаю, встал, открыл шкаф, неторопливо принялся рыться в нем.

— Поживей! — прикрикнул Подтынный. Анатолий спокойно посмотрел на Подтынного:

— Не на пожар…

— Кому сказано: быстрее! — закричал Подтынный и, подскочив к Анатолию, ожёг его плетью. В тот же миг короткий сильный удар под челюсть опрокинул Подтынного навзничь. Падая, он ухватился рукой за край стола, свалил его вместе со стоявшей на нем керосиновой лампой…