Это было в Праге

Глушанин вылез на нос катера, оттолкнулся ногами, прыгнул на берег и сбил немца с ног. Тот выругался, но опомниться не успел, как кляп уже запечатал ему рот, а цепкие руки двух человек связали его, как младенца.

— Мы партизаны, — шепнул ему в лицо Мрачек, держа у его горла острый штык. — Нас семеро, да на берегу двенадцать. Хочешь жить — говори правду. Соврешь или крикнешь — пеняй на себя. Согласен?

Немец промычал что-то и закивал головой.

— Смотри же! — предупредил Мрачек. — Выньте кляп!

Немец несколько раз глубоко вобрал в себя воздух. В темноте блестели его глаза и зубы. Поворачивая голову, он разглядел пятерых партизан около себя и еще двух, стоящих в сторонке. Все вооружены. Кто сидит на корточках, кто стоит на коленях. Немец сделал усилие приподняться и тут же откачнулся назад: его горла коснулось острие штыка.

— Сколько людей на островах? — спросил Мрачек.

Немец немного помолчал, а затем ответил: на первом — пятеро, на втором двое, не считая его и больного Ширке, которого в субботу увезли в Прагу. Потом он добавил, что не считает тех двоих, которые были на катере.

— Кто они, эти двое на катере?

— Моторист и следователь.

— А что за люди на первом острове?

Немец показал: все четверо, как и он сам, солдаты батальона СС. Один из них несет обязанности повара.

— Чем солдаты сейчас заняты?

Когда он вышел на берег встретить катер, солдаты играли в карты и пили пиво. Наверно, и до сих пор продолжают это занятие.

— Кто на втором острове?

— Штурмбаннфюрер Зейдлиц и следователь Крузе.

— Что они сейчас делают?

— Спят.

— Собаки есть?

Да, есть: две овчарки — Форвард и Рекс. Но они без команды не подают голоса. Знают ли они его? Конечно, знают.

— Я вижу, ты любишь жизнь, — сказал Мрачек. — Жизнь хорошая штука и дается человеку только один раз. И часто случается, что продление ее зависит от самого человека. Очень часто так случается… Ты понимаешь это? А теперь я попрошу, чтобы ты отвел нас туда, где играют в карты твои товарищи, и чтобы ты приласкал собак. Вот и все, что от тебя требуется. Сознайся, это не слишком большая цена за продление жизни. Ну, как ты смотришь на это?

Немец молчал и только водил глазами. На острове четко постукивал электродвижок.

Глушанин легонько ткнул гитлеровца под ложечку.

Отдышавшись, немец шепотком сказал:

— Пойдемте.

Его подняли на ноги, подхватили под руки и повели.

— Рекс, Форвард, спокойно! — не совсем твердым голосом крикнул немец, когда дорогу к дому преградили им две рослые овчарки. — Спокойно!.. Спокойно!.. Фу!.. Фу!

Собаки, чуя недоброе, вели себя настороженно. Они поочередно обнюхивали всех, но не вернулись на свои места, а отошли в сторонку, сели и замерли в неподвижных позах.

Немец, не говоря ни слова, показал на открытую дверь дома, а потом на окно, завешенное изнутри.

Связанного немца отвели за угол и положили на землю, засунули в рот кляп. Одного из партизан Мрачек оставил при нем. Остальным приказал:

— Трое со мной, двое здесь! Разведайте, как можно перебраться на соседний остров. Живыми возьмем тех двоих и этого, — он кивнул в сторону связанного немца. — Обследованием острова займемся позже. Теперь за мной!

Мрачек взял в каждую руку по пистолету и шагнул в открытую дверь. Из прихожей ясно был слышен беспорядочный шум голосов. За Мрачеком следовали Глушанин и Морава. Перед закрытой дверью Мрачек остановился и перевел дыхание. Досадно! Как будто и не бегал много и тяжестей не ворочал, а только рванул немца на себя, да и то это было минут десять назад, а дыхание спирало, сердце рвалось из груди. Вот так же, как в те минуты, на дрезденском вокзале, когда он оказался в темном товарном вагоне.

«Их четверо, нас трое, — высчитывал он. — Но у нас то преимущество, что мы нападаем». И он шепнул Мораве:

— Открывай настежь!

Морава дернул дверь на себя, и Мрачек шагнул в освещенную комнату.

— Хенде хох! Штиль гештанден![2]

Один из немцев тасовал колоду карт, второй наливал пиво. Белая пена вываливалась через край эмалированной кружки. В углу, на тумбочке, гудел своими лопастями электрический вентилятор и лохматил волосы немца, который сидел к нему спиной.

Эсэсовцы дружно задрали руки вверх. Вошли Глушанин и Морава.

Пока партизаны осматривали остальные две комнаты, пока снимали оружие с убитых эсэсовцев, пока разбивали радиоаппаратуру, за стенами дома поднялась возня. Глушанин первый услышал шум и бросился к выходу.

Метрах в семи от порога, раскинув руки, неподвижно лежал человек, а подле него на песке катались три человеческих тела, тесно сплетясь и словно связанные друг с другом. Один из борющихся резко выделялся в темноте — он был в ночном белье.

Вначале Глушанин ничего не мог понять, а когда подбежал ближе, борьба уже окончилась. Человек в белье хрипел, теряя последние силы, двое партизан вязали его ноги шнуром.

— Боров проклятый! — выдохнул один из партизан, вставая с земли и утирая рукавом пот. — Вот же орясина, еле-еле свалили.