Это было в Праге. Том 1. Книга 1. Предательство. Книга 2. Борьба

Мария тоже размышляла. Она думала о том, что ей очень и очень не повезло. Ее не скосил тиф, когда ей было шесть лет; она не утонула подростком во Влтаве, когда провалилась под лед, бегая на коньках; она уцелела при автомобильной катастрофе, когда в тридцать шестом году учеников возили на экскурсию в Татры; она встала на ноги, оставшись одна, без родителей. А теперь ей не уцелеть. А если уцелеет, то на всю жизнь останется калекой. Ей вспомнился рассказ Карела о коммунисте Прокопе, об издевательствах над ним, о пытках.

– У вас, вероятно, мягкий характер? – спросил наконец следователь. – Не правда ли?

Мария повела плечом и ответила:

– Не мне об этом судить.

Гестаповец улыбнулся, показав золотые коронки на своих крупных зубах.

– У меня складывается именно такое впечатление. Ну, рассказывайте: как вы попали в беду? Кто вас толкнул на это гнусное дело? Такая молодая, интересная женщина – и так опрометчиво кинулась в омут…

Следователь взял автоматическую ручку, положил на чистый лист бумаги кусочек тоненького картона и начал писать. Потом поднял голову и спросил:

– Имя и фамилия?

– Ирма Рингельман.

– Возраст?

– Двадцать пять лет.

– Профессия?

– Прачка.

Следователь откинулся на спинку кресла.

– Покажите руки, – потребовал он.

Мария с усмешкой протянула руки ладонями вниз.

– Переверните.

Мария перевернула кисти рук.

– Так… Прачка… Так… Вы что, немка?

Мария отрицательно покачала головой.

– Кто же вы?

– Чешка.

– Рингельман… Рингельман… Фамилия не чешская.

– Она мне нравится.

Следователь повертел в пальцах ручку и не нашелся, что сказать.

– Вас задержали около телеграфа с листовками. Где вы живете?

– У меня нет квартиры.

– Как это понять?

– Как слышите.

– Где вы служили?

– Нигде не служила.

– Чем же вы существовали?

– Воздухом.

– О! – гестаповец рассмеялся. Он вышел из-за стола, закурил, прошелся по комнате из угла в угол. – Каким образом к вам попали листовки?

– Это мое личное дело.

– Так… Вы, чехи, странный народ. Почему вы нас боитесь?

– По-моему, не мы вас, а вы нас боитесь, – твердо ответила Мария.

Гестаповец наклонился так близко над ее лицом, что она почувствовала запах его рта.

– А знаете, что могут с вами сделать за такие слова? – он повертел пальцем у ее виска. – И это не самое худшее.

– Я знаю, что бывает и похуже.

Следователь начал покусывать ногти. Он допустил просчет: у этой девчонки не такой уж мягкий характер, как он предположил, да и глаза обманчивые. Избить ее? Но как бы преждевременно не отдала богу душу.

– Вы коммунистка?

– Да.

– Ага… отлично! Но вы же должны понимать, что мы заставим вас говорить.

– Сомневаюсь.

– А мы возьмем щипчики и начнем откусывать ваши тоненькие пальчики по маленькому кусочку, постепенно. Это, знаете, ужасно неприятно.

Мария пожала плечами и промолчала. Ей стало страшно. Неужели они заставят ее выдать Божену, Ярослава, Антонина, Морганека? Неужели они смогут заставить человека говорить против воли? Хватит ли у нее сил, если гестаповцы начнут мучить ее, выкручивать пальцы, срывать ногти? И снова она вспомнила коммуниста Прокопа, о котором рассказывал Карел. Прокопу перебили все ребра, выбили зубы, повредили почки, изуродовали одно ухо. Он стал заикаться. А если и с ней расправятся так же? Разве у этих зверей есть сердце? Холодок прошел по телу Марии.

– Может быть, вы передумали? – спросил гестаповец.

– Нет.

– Дура! – крикнул следователь грубо и перешел на ты. – Я тебя заставлю говорить…

2

Вторично ее допрашивал штурмбаннфюрер СС, в котором Мария не узнала того неприятного человека, что сидел рядом с ней, Неричем и Боженой в локале «Амбаси» в тридцать девятом году. Это был Обермейер.

Но он узнал ее. У него была натренированная зрительная память. Он сразу убедился, что перед ним подруга Божены Лукаш, бесследно исчезнувшей вместе с отцом. Но, узнав ее в лицо, он не мог вспомнить ни имени, ни фамилии ее.

На все свои вопросы Обермейер получил те же ответы, что и следователь. Он сузил свои прозрачные глаза и спросил:

– А может быть, вы станете разговорчивей, если я приведу сюда вашу подругу Божену Лукаш?

Что-то оторвалось внутри Марии.

– У меня подруг нет. Приведите кого угодно.

– Ах, вот как! Ну что ж… Видимо, с вами трудно договориться. Вы не понимаете человеческого языка.

Мария закрыла глаза. Начинается. Кто же даст ей мужество, силы?

То, что предпринял гестаповец, на первый взгляд не показалось таким уж страшным. Он взял линейку, обыкновенную канцелярскую деревянную линейку, и, встав позади Марии, начал плашмя наносить удары по ее голове, по темени. Это было даже не больно, а скорее неприятно.

Но он не просто ударял, а в определенном ритме. И это нетрудно было установить. Мария чуть не улыбнулась: темп вальса. Правда, слишком быстрый. Под счет «раз» линейка опускается на голову. Раз… два-три… Раз… два-три. Ну конечно, вальс. Гестаповец подтвердил ее догадку. Ударяя, он высвистывал: «Брось тоску, брось печаль и смотри смело вдаль».

Господи, какое у него дьявольское терпение! Прошло минут пять, не меньше, а он все хлопает и насвистывает. Теперь что-то из Штрауса…