Это было в Праге

Прага проснулась рано. Открылись ворота фабрик, заводов, и стройные колонны рабочих под сенью красных революционных знамен двинулись к Староместской площади.

Почернела и как бы раздвинулась Прага от невиданного множества народа. Потоки людей, как кровь к сердцу, устремлялись к старинной площади столицы.

На площади, против запорошенных снегом стен сожженной гитлеровцами ратуши, у памятника великому Гусу, у могилы неизвестного солдата уже толпились тысячи пражан. Люди не спускали глаз с балкона Кинского дворца.

Холодно. Лютый мороз. Пражане растирали уши и щеки, постукивали ногой о ногу, попрыгивали, чтобы согреться. Еще целый час надо ждать, но они не разойдутся, пока не услышат премьер-министра Клемента Готвальда.

Лукаш, Морава, Божена и Слива держались вместе.

— Вот оно, единство трудящихся, чего так боятся наши враги, — сказал Антонин.

— А католики каркали, что в такую стужу никто не придет, — заметил Морава.

— Им очень бы хотелось этого. А народ пришел на зов коммунистов. — Лукаш энергично потер окоченевший подбородок.

— Этим все сказано, — продолжал Слива. — Это боевой фронт, которого никому никогда не сломить.

В морозном воздухе, выливаясь из громкоговорителей, разносились бодрые звуки маршей. А народ все прибывал и прибывал.

Внезапно музыка смолкла. На балконе показался Клемент Готвальд.

Долго и восторженно рукоплескали тысячи людей. Наконец премьер-министр смог заговорить.

— Граждане и гражданки, товарищи, сестры и братья, дорогие друзья!

Площадь замерла. Глаза людей прикованы к Готвальду. Многие плачут и не стирают слез с обмороженных лиц. Плачет и Божена. И так легко ей, так радостно от этих горячих слез. Через час она должна выступать на собрании студентов — бывших партизан и подпольщиков. Божена долго обдумывала свою речь, а теперь решила: ничего не говорить от себя, а прочитать партизанскую клятву, под которой подписались почти два года назад все участники движения сопротивления.

— Разрешите мне, — продолжал Готвальд, — как главе правительства, сделать, во-первых, краткое сообщение о некоторых причинах и некоторых скрытых пружинах нынешнего правительственного кризиса и, во-вторых, наметить пути к его ликвидации таким образом, чтобы это было в интересах народа, нации и республики…

2

Борн спал болезненным, тяжелым сном. Секретарю стоило больших усилий разбудить своего шефа и заставить его подняться с постели.

Вчерашний обед неприметно перешел в ужин, а ужин затянулся до утра. Сейчас голова Борна разламывалась от боли.

— Ну, в чем там у вас дело? — раздраженным и глухим голосом спросил он секретаря, осмелившегося потревожить его. — Я же предупреждал вас: не беспокоить меня до часу дня. Сколько сейчас времени?

— Десять с минутами, — почтительно ответил секретарь.

— Черт бы вас побрал! — зарычал Борн и откинулся на подушки.

— Выступает Готвальд.

Этого было достаточно, чтобы Борн окончательно вернулся к действительности.

— Готвальд? В десять утра? Что-то ему плохо спится! Где он выступает?

— На Староместской плошали. Там митинг.

— Митинг! — передразнил Борн. — И что он говорит на этом митинге?

— Я только отдельные места успел схватить и застенографировать.

— Ну-ка!..

Секретарь стал читать:

— «…Внутренняя реакция, по наущению и при поддержке международной реакции, предпринимает упорные попытки ликвидировать наш народно-демократический строй и постепенно ликвидировать все, что принесли народу национальная революция и освобождение. Внутренняя и иностранная реакция боится результатов свободных демократических выборов, и поэтому она еще до выборов старается создать такую обстановку, при которой она могла бы в своих интересах безнаказанно терроризировать народ. Кроме того, внутренняя и внешняя реакция хочет превратить нашу республику в вотчину шпионов и заговорщиков, присылаемых в Чехословакию для борьбы против нашей республики и наших союзников, в том числе и Советского Союза…» Тут я перестал записывать: позвонил господин Сойер. Дальше Готвальд сказал вот что: «Они хотят овладеть Корпусом национальной безопасности, превратить его в орудие реакции против трудящихся, вернуть его к безвременью Черных, когда в народ можно было безнаказанно стрелять. Но я думаю, что вы со мной согласитесь, если я скажу по адресу реакционеров: „Никогда, господа, Корпус национальной безопасности мы в ваши руки ни за какую цену не отдадим. Корпус национальной безопасности никогда не пойдет против народа, а всегда будет идти вместе с народом против реакционеров, саботажников, шпионов, врагов республики…“». Вот все, что я успел записать, и пошел вас будить.

— Поздно спохватились, — сказал Борн злобно. — Подайте мне сигару. Этот Готвальд чересчур самоуверен. Кажется, без бою он не сдастся.

С незажженной сигарой во рту, в нательном белье Борн пошел из спальни в кабинет, шлепая домашними туфлями.

Голос Готвальда звучал уверенно и спокойно. Борн слушал у приемника.