«Это дело уже кружевное — характер пера…»

Ах, , —одной, другой и третьей вторыявленье в дальних зеркалах,и видно хорошо отсюда,как сообщаются сосудыХристос, и , и Аллах.

Такое впечатление, что стихи написаны человеком, бегущим вприпрыжку. Даже трагичные. И

— где он просто пьет чай, глядя в окно. Ему свойственна интонация человека не вполне взрослого, не вполне серьезного. Легкого человека. Он и с читателями почти всегда разговаривает, будто мы дети. Будто достает нам кролика из шляпы.

И, как ни странно, в эту поэтику вполне укладывается наша реальность-злободневность, не говоря уж о гражданственности:

Только пальчиком ткни — и былым временам                              хана,и какая-нибудь , но всегда шпанаобъявляет, что жить отныне разрешеноили запрещено, — и падает домино,и становится все равно.

Это территория не пафоса, не пророчества, а социальной иронии, социального гротеска. Но за этой иронией трудно не заметить пронзительной

тем временам, что ушли без возврата:

            …да и сам язык был младше…чуть младше — нет, не хуже или лучше,а раньше, и, как выяснялось, тоньше,без мата, и у каждой ,да что там почтальонши — кастелянши,за нею раз пятнадцать вполне спокойно можно было брать урокикультуры речи при царе Горохе…

И это , что автор «был в от той страны, в которой все мы были неравны, но говорили, что равны — и врали», но ведь и эмиграция оказалась тоже отчасти фантомом.

Финальное стихотворение сборника — «Красная нить» — не просто пересмеивание советской социальной утопии, но и печальное понимание того, какие зигзаги выписывает история на вечных путях « тернии к звездам»:

Это  было в одной небывалой стране,что надолго заснула верхом на коне, —и пригрезились ей в обстоятельном сненевозможные всякие вещи……..…………..И сквозь все, что хотелось тогда изменить,

пробегала, как помнится, красная нить —ибо требовалось то и дело казнитьтех, кто не был своим в том отряде,и не то чтобы ради грядущих временили связанных с ними  больших перемен —преимущественно ради алых знамен…в общем, их полыхания .

«Титаник» у Клюева — это не только образ катящейся в тартарары истории, но и личный удел каждого из смертных. А музыка — это любовь. Поэтому вся книга, как и вся поэзия, — она о любви и смерти. Без надрыва, но со щемящей нотой — впрочем, нота искусно завуалирована фирменной улыбкой и усмешкой.