Это идиотское занятие – думать

В семь лет я проскальзывал в метро, чтобы попасть в Центральный парк, Таймс-сквер, Рокфеллер-центр, Уолл-стрит, Чайна-таун или в район порта – огромные неизведанные территории, городское Эльдорадо, которое изнывало в ожидании юного искателя приключений. Изо дня в день я гонялся за автографами, тайком пробирался в кино, болтался по универмагам, взбирался по лестницам на смотровые площадки Ар-Си-Эй-Билдинга[25] и Эмпайр-Стейт-Билдинга[26]

, подворовывал в сувенирных лавках, лазил по деревьям в Центральном парке, катался на лифтах на Уолл-стрит или просто гулял, втянутый в это большое шоу, – другого такого развлечения еще не придумали. Оно подарило мне чувство причастности, ощущение того, что в этом огромном городе, где я вырос, я везде дома.

Проваландавшись так пару часов, около пяти тридцати я заявлялся к матери на работу и уговаривал ее отвести меня в «Автомат» на коктейль из взбитого шпината. Часто, пока мы перекусывали, она замечала какого-нибудь одинокого посетителя с чашкой кофе, которому некуда было податься, и вручала мне четвертак, чтобы я отнес ему. Черная полоса – так она это называла. Она была щедрая душа. Но делала все, чтобы ее было чертовски трудно любить.

Нью-Йорк был отличной школой, но и первый класс с сестрой Ричардин в 202-м кабинете ознаменовался новыми невероятными открытиями: секс, музыка и рев толпы.

Первый класс – первые поцелуи. Их было два. Первый первый поцелуй случился в тот день, когда сестра Ричардин объявила о грядущей ежегодной церковной ярмарке. Это так потрясло маленькую девочку по имени Джули – будущего шопоголика, не иначе, – что она бросилась меня обнимать и чмокнула губами в щеку. В классе поднялся шум. Я и так был мелкий, а тут сжался еще больше – крошечное свекольно-красное существо в коротких штанишках.

Но где-то внутри, под этими несуразными шортиками, что-то шевельнулось. Вскоре случился и мой второй первый поцелуй. В пустом классе мы лепили из глины вместе с Ильдой Мюллер-Тим. Я улучил момент, подался вперед и смачно поцеловал ее. Запомнил я только одно: это было здорово, она меня не оттолкнула, и нас не застукали. До сих пор при виде корявого глиняного кролика, слепленного детской рукой, я чувствую смутное томление в чреслах.

В 202-м кабинете имелся странный самодельный музыкальный инструмент: несколько рядов стеклянных бутылок, до разного уровня наполненных водой и подвешенных к деревянной раме. Ударяя легкими деревянными колотушками, из бутылок извлекали определенные ноты. Изрядно попотев, я выучил «Братца Жака»[27] и однажды сыграл перед классом. Мое первое публичное выступление. Это была бомба! Когда тридцать человек (пусть шестилеток, зато какой настрой!) не шелохнувшись смотрят, как ты делаешь то, чего никто из них не умеет, это дорогого стоит. Они мне зааплодировали, хотя не все умели попадать ладонью по ладони, а у меня появилось странное ощущение своей силы. Оно опьяняло. Как это часто бывает с опьянением, мне сразу захотелось еще.

На самом деле, желание быть в центре внимания появилось еще раньше, когда мать научила меня делать две вещи: пародировать Мэй Уэст[28]

, хотя я ее никогда не видел, и исполнять дурацкий шуточный танец под названием «Биг эппл»[29], популярный в тридцатые годы. Каждый раз, когда у нас собирались гости или когда я приходил к матери на работу, она просила меня показать свое маленькое шоу. Уговаривать меня было не нужно. Я даже добавил еще один номер, который сам придумал, – пародию на Джонни, карлика из рекламы «Филип Моррис». На пачке сигарет «Филип Моррис» был изображен карлик в костюме посыльного, который, позируя в стенах фешенебельного отеля, бросал клич: «Требуйте „Филип Мор-рис“». Роста я был как раз карликового, так что пародия выходила безупречная.

Во втором классе я сделал еще один важный шаг в своей карьере. Наша учительница, сестра Натаниэль, организовала ансамбль, задействовав весь класс. Биг-бэнд, хотя и далекий от стандартов Дюка Эллингтона: тридцать с хвостиком детей, у которых из всего инструментария – только палки и трещотки. По сути, это была большая ритм-секция с одним настоящим инструментом – еле живым ксилофоном. Поскольку играть мелодию больше было не на чем, я набросился на него. Ценой неимоверных усилий я выучил «Марш оловянных солдатиков»[30] и стал ведущим солистом.

Вершиной нашей карьеры было приглашение выступить в школе Хораса Манна при Педагогическом колледже на 121-й улице, через дорогу от нас. Это был концерт в честь Джо Луиса[31] и первой леди США Элеоноры Рузвельт. В семь лет я собирался впервые извлечь пользу из либерализма.