Это небо (ЛП)

— Что случилось? — указывает она на колено, где бледно-красный шрам выглядывает из-под телесной повязки, которую я надеваю на серфинг.

— Акула напала.

Она вытаращивает изумленно-любопытные глаза, разевает рот, обнажая кривоватые нижние зубы.

— Да ну? — выдыхает она.

Она чешет крошечную морщинку посередине лба, прямо над очками. Это так мило. Тянет рассмеяться, но я прячусь за маской строгости, складываю губы в серьезную линию.

— Если точнее, большая белая акула, — киваю я.

Она приваливается к двери, сощурив разноцветные глаза.

— Прикалываешься?

— Прикалываюсь, — хмыкнув, сознаюсь я. — В четырнадцать лет я порвал связку. После операции все зажило, но иногда, если не беречься, все равно беспокоит. Повязку я ношу на всякий случай, если вдруг приходится напрячься.

— Как ты ее порвал?

— Серфил. Тогда я был в юниорском туре. Во время состязания меня приложил серфер, и я отключился. Позже мне сказали, что я как-то странно ударился о дно и колено выгнулось назад. Повезло, что я вообще всплыл.

Она удивлена, может, даже чуточку поражена.

— В юниорском туре? Впечатляет. Это что-то вроде соревнований по серфингу?

«Вроде соревнований по серфингу?» Стараюсь безразлично пожать плечами.

— Типа того.

Я умалчиваю, что через несколько лет я участвовал в профессиональном турнире и чуть не увез домой звание чемпиона АПС. Умалчиваю, что меня выбрали новичком года, в «Спортс иллюстрейтед» обо мне написали статью на шесть страниц. Умалчиваю, что два года назад я получил почти миллион долларов призовых и подписал пятилетний рекламный контракт. Я об этом не говорю, потому что придется объяснять про наркотики, арест, чувство вины. Придется сказать, что я все профукал.

Здорово, что она понятия не имеет, кто я. Я чистый лист — никто ничего от меня не ждет, не строит догадок, не осуждает. Если бы Джемма обо всем знала, она все равно видела бы во мне интересного человека?

— В четырнадцать?

— Да.

— Круто, — ослепительно улыбается она. — Очень круто.

В голосе слышится любопытство, она того и гляди начнет расспрашивать о серфинге, о юниорском туре, поэтому я решаю сменить тему:

— А ты какой была?

Она наклоняет голову вбок, хмурится, чуть выпячивает подбородок.

— Когда?

— В четырнадцать.

Она всматривается мне в лицо, цвет глаз меняется, светлеет до зеленого металлика.

— Не знаю. В основном убогой.

От такой откровенности в груди зарождается нечто незнакомое.

— Не верю.

— Это правда. Я хотела стать актрисой, если тебе это о чем-то говорит.

— Драмкружок?

— О да. Драмкружок, лагерь, шекспировские цитаты. До кучи родители у меня настоящие хиппи. Я приносила в ланч-боксе фигню вроде батончиков с зернами киноа и льна и подсолнечным маслом. Ни одна нормальная девчонка в четырнадцать лет не любила книги, старые черно-белые фильмы и Уолта Уитмена так, как я.

Смысл я улавливаю.

— Убогостью и не пахнет.

— Спасибо, конечно, но разуй глаза. В старших классах это не клево.

— Но ты же с кем-нибудь дружила?

— У меня была семья: родители и брат, — говорит она, и что-то во взгляде меняется. — В школе я дружила только с Джули, а в свободное время играла в джин рамми и сумасшедшие восьмерки с пожилой соседкой и ее друзьями.

— Сумасшедшие восьмерки? — смеюсь я.

Мне нравится представлять, как Джемма играет в карты с пожилыми дамами.

Воображаю ее за круглым столом с сигарой во рту и котелком на голове.

— Да. Барб пекла мерзкий яблочный пирог и жульничала в карты. — Она кривится. — А у тебя что?

Я могу сыграть только в сундучки.

— У меня все в норме.

Джемма убирает челку со лба и фыркает.

— Я имела в виду, каким ты был в четырнадцать.

— В джин рамми со старушками я не играл.

— Ну еще бы, — кивает она, словно о чем-то вспомнила. — Правда, я уверена, что ты излучал флюиды убойного серфера.

— Убойного серфера? — приподнимаю я бровь.

— Не скромничай. Ты прекрасно меня понял. — Она переходит на ужасный серферский говор, оттопыривает большой палец и мизинец в жесте шака: — Сделай-ка ханг тэн на этой крутой волне, братан!

— Братан? — смеюсь я.

— Извини, я тебя обидела? — хохочет она.

— Нет, — качаю я головой. — Люблю стереотипы.

— Хочешь сказать, ты не в курсе, что девчонки сходят по такой фигне с ума? — спрашивает она уже нормальным голосом.

Сейчас мне интересно, от чего сходит с ума только одна девчонка.

— Не хотелось бы обламывать тебя, братан, но «ханг тэн» уже лет пятьдесят не говорят.

— Я общалась с соседкой восьмидесяти лет и любила старые черно-белые фильмы. Старомодный жаргон ко мне прилип.

Хохоча, я разворачиваю ее руку, излишне долго касаясь кончиками пальцев согретой солнцем кожи.

— Когда делаешь жест шака, всегда разворачивай ладонь к себе.

Она морщит нос.

— Извини. Если честно, я избегала ваших, как чумы.

— Наших?

— Да, — расплывается она в улыбке, похожей на солнце. — Твоего племени.

Я невольно улыбаюсь в ответ.

— Большинство просто не понимает ощущений после отличного серфинга. Вокруг нет ничего, кроме тебя, воды и ветра. Только серфер знает, что такое испытывать судьбу. Кажется, что все бесконечно. — Я задумываюсь. Закрываю глаза и вытягиваю руку, словно хочу коснуться воды. — Забыться проще простого.