Это самое

Пристойная утеха Аонид,игра пера, любительский рисунок,пейзаж, каким рассеянный рассудокего в своих запасниках таит.Под земской сенью тополей и липнекрашеный забор в чертополохе.Картофеля цветы, кобель на блокеда куры в приусадебной пыли.(Богат горохом смежный огород,и машут бело-пестрыми крылами.О, купно с голубями – пред орламипоставленный Талмудом птичий род!)Хохлатки разгребают пёстрый сор.Древесный пух и перья ветер носит.А на прохожих чёрный нос курносити дёсны обнажает пёс Трезор.Горизонталь отраднее глазамлюбых, пускай ничтожных возвышений.Милей кобель, оправленный в ошейник,

любезней рынка строгий строй казарм.И в плоском смысле памятный ландшафтоказывался чуть не идеалом —укрыт одноэтажным одеяломиз кровель, крон и кепок, – улучшалнарода нравы, просвещал невежду,а в благодатном действии на мозгтакой пейзаж был чем-то средним междууженьем щук и нюханьем мимоз.Окрестностей горизонтальный ритмнарушен был, как помню, только трижды.Во-первых, храмом. Там вершились тризныда, изредка, крещения. Горитиным, не свечки гривенной, огнёмнарод, что – свергнув идол христианства —играя в клубе в шашки, ждёт сеанса(а кто не так – в бараний рог согнём!)И три перста[1] влекли из кулакалишь старики, у паперти смолкая.Креститься? Вряд ли. Видимо, сморканье

осуществлять без помощи платка.Вторым из прославлявших вертикальбыл Маков, мастер печи класть. Пьянчуга,но тяготевший к Верди и пичугам.Из тех пристрастий вывод вытекал,а именно: вооружась шестом,на голубятню возносился Маков,и пел – в текст канонический со смакомвкрапляя мать – о чувстве, о шестом.Но культовое зданье и печникне шли – к чему досужие вопросы! —в сравнение с мужчиною из бронзы,что взору всю окрестность подчинил.Сверкали зорко из-под козырькана северный пейзаж два тёмных глаза,и под усами медными не гаслаусмешка – он едва, чуть-чуть, слегкане помыкая вовсе, намекал,что нашей жизни чужд уклад фламандский:

холст может сгнить, доска – сгореть, сломаться,а бронза – та надолго. На века!..Долг гражданина красен платежом.И дабы в яму не попасть ни за что,гляжу вперед… Тем паче и пейзаж-тона добрых четверть века протяжен.В начале было вот что. Мне пять лет.Со мною всё случается – впервые.К примеру, ем с горчицей паровыекотлеты. Скачет по полю Пеле.По Ретроградской волости телятпривесы циклопичны. Рубль и Кубаменяют курс. Дружинники из клубавыводят первых на Руси стиляг.Из-за общежитийного заборавзираю, как ткачиха с морячкомдают ответы на вопросы пола(о, волк морской, вертящийся волчком!).А я кляну стечение светилза слишком оттопыренные уши.

И постигаю, сколь отменно тушитпожар души подкрашенный этил.Засим, поднявши пилигримский стяг,я воспаряю, мысль кружа в химерах.Чтоб возвратиться, Байрон-недомерок,на родину пятнадцать лет спустя…Из трёх вершин остался Божий храмблагодаря тому, что на отшибе.На паперти паук, подобно Шиве,воссел. А в алтаре хранится хлам.И флегматично созерцает мент,как попираю бренными ногамипустующий, заросший лопухамии уходящий в землю постамент.В печах пылает газ. Трезор беззуб.А голубь, присягнув авиапочте,копается в мемориальной почве.А зоб его походит на слезу…1978