Это случилось в тайге (сборник повестей)

— По-моему, не за что премию-то. Хотя начальству и видней, может… Действительно соседи, — движением головы он показал на степу, — вроде поутихли. Это — ничего не скажешь, это точно! Как девки появились, так они и пообразовались маленько. Девки, известное дело, на баян — как Никанор на чужие премии! А начальству любо, понятно, — направляются ребятишки, в клуб ходить стали, да и насчет лодки опять… полегче… Вот, значит, премию ты и заработал — баяном!

— А ты что, словно бы недоволен? — удивился Сухоручков.

— За ребят-то доволен. Да и за Бориса, ему лишняя деньга к месту. Я думаю, Николай Николаич, что удивительно у нас в леспромхозе получается. Всё норовят под культработу подвести. Стали в клуб ходить — культработа! Не стали ходить — надо тому же Борису холку мылить, потому нет культработы. А Борис ни там, ни там ни при чем…

Усачев с ним не согласился. Конечно, это была культ-работа. Что он понимает, Иван Тылзин?

18

Январь.

Новый год, новое счастье.

Голизну льда, оставленную ростепелью в конце декабря, укрыл снег. Под новым тонким ледком не желала промерзать на старом льду ростепельная вода. Наступишь — сначала просядет снег, потом с хрустом проламывается молодой лед. Аккуратный след сапога наливался темной водой, чтобы застынуть погодя мутным стеклом. Стеклянные следы на белом снегу метали солнечных зайчиков.

Угольно-черные тетерева, прилетая по утрам на березы, осыпали с веток легкое, незвонкое серебро. Они усаживались зобами к востоку, чтобы видеть, как рождается в бело-золотой колыбели под голубым пологом солнце. Дни стояли безветренные, ясные, не очень морозные.

Новый год, новое счастье…

Новое, первое счастье Насти!

Она не успела еще разобраться толком, какое оно, в чем заключается. Спрашивала об этом солнечных зайчиков, спускаясь по воду к реке, и тетеревов на березах. Спрашивала свое сердце.

Никто не мог ей ответить, объяснить.

Но ведь именно счастье, не правда ли? Пусть пришло не так, как она ждала. Но раз это счастье — не все ли равно, как оно пришло к ней?

Все, кроме Конькова и деда, Новый год встречали в Сашкове. Коньков остался дома, в одиночестве. Дед застрял в Чарыни у старика Напенкина.

В Сашкове четверо — Шугин, Ангуразов, Воронкин и Стуколкин — слезли с саней у магазина. Пошли за водкой, а потом — к трактористу Гошке Козыреву, которого в позапрошлом году судили за хулиганство. Гошка еще в декабре в клубе звал Воронкина.

Шугина приглашала вместе со всеми Тося, но он почему-то пошел с Воронкиным. К Кирпичниковым попали Настя с Борисом, Ганько и Вася Скрыгин. А вообще у них чуть ли не полдеревни молодежи собралось. Дом большой, на Первое мая у Тоськи складчину всегда устраивали.

Парни уже выпивали. Приходу Бориса обрадовались, точно только его и ждали. Гармонист Санька Хрунов сразу ему стакан — водки подал, а Борис не хотел пить. Сказал: „Первую в двенадцать часов полагается“. Но его все-таки уговорили полстакана выпить. Потом танцевали под баян, потом парни опять выпили — без Бориса. И опять танцевали, Санька играл „Дунайские волны“, а Тоська повесилась на Бориса, бесстыжая. Больше никому не дала с ним танцевать. После все пошли в клуб, парни некоторые уже пьянехонькими. Кажется, Бориса опять заставили выпить.

По дороге рядом с Борисом шел Санька Хрунов, его пошатывало, и Борис всё время берег футляр с баяном. В клубе играл общие танцы, а Наташка Игнатова опять попросила „Цыганочку“, они с Шугиным плясали. Наверное, был уже Новый год, когда пришел Николай Сухоручков и сказал, что пора ехать.

Бориса не хотели отпускать, по они все-таки ушли. Только они, остальные лужнинские потерялись где-то. Конн стояли в совхозной конюшне. Пока Сухоручков запрягал Серого, сидели у Ивана Антипыча. Там Борису поднесли бражки, еще говорили: „Нельзя не уважить хозяина!“

А потом?..

Дорогу на чистых местах перемело, ехали медленно. Настя замерзла. Закидала сеном ноги, спряталась от ветра за Бориса. Может быть, самую чуточку прижалась к нему, чтобы не так холодно… И вдруг Борис притиснул ей голову сгибом локтя и поцеловал в губы.

От него неприятно пахло вином.

Она растерялась, отстранила лицо. Но далеко отстраниться не могла, мешал его локоть. Тогда он поцеловал ее еще раз. И всю остальную дорогу, до самого кондвора, целовал…

А ей нельзя было вырваться, потому что мог обернуться Сухоручков, увидеть. Ей не хотелось вырываться. Она вся замерла как-то, было жарко и страшно. Она ни о чем не думала, мысли убегали куда-то.

На конном дворе Сухоручков остался распрягать Серого, а они с Борисом пошли к бараку. Он впереди, разметая катанками пушистый снег. У пристройки остановился. Единственное окошко ее не светилось — Фома Ионыч еще не вернулся из гостей. „До свидания“, — сказала Настя и, открывая дверь, запомнила прочерченный ею на снегу полукруг. Подумала: сколько навалило снегу!

Войдя в сени, потянула дверь на себя. Не удивилась ее сопротивлению — мешал снег.

Снег не мешал.