Это всё ты

Бабушка отвечает, с улыбкой поглаживая Свята по щеке. Дедушка же, как и всегда, окидывает прохладным взглядом, а потом и вовсе отворачивается.

– Какое утро, молодой человек? – ворчит, доставая из комода тапки. – После двенадцати начинается день.

– Уже двенадцать? – переспрашивает Усманов ровным тоном.

Дед смотрит на циферблат наручных часов и важно рапортует:

– Пять минут после.

– В таком случае приношу извинения за свою оплошность, Иван Дмитриевич. Добрый день! – чеканит Святик все так же выдержанно, с неизменной вежливостью.

Хоть и видно, что ему неприятно, когда дедушка школит его, забывая о том, что гимназия не только для нас, но и для него – прошлое. В этом году он вышел на пенсию. Довел наш класс и на том распрощался.

Дед не отвечает. Даже не смотрит на нас. Шагнув в тапки, с гордо поднятой головой марширует на кухню.

Не пойму, за что, но он вроде как недолюбливает Усманова. Мне не раз бывало обидно. И сейчас очень неприятно.

Бабушка сглаживает неловкость извиняющейся улыбкой. Вот она точно от Свята в восторге! Еще до того, как мы начали встречаться, говорила, какой замечательный у меня друг. И на своих уроках всегда откровенно перегибала с похвалой для Усманова. А если он что-то не успевал, так только журила с улыбкой и по-матерински прощала, не скрывая перед классом того, кто для нее является любимчиком.

За столом Свят, как обычно, в центре внимания. С таким обаянием рассказывает о курьезах, которые успели приключиться с ними за неполные два месяца учебы в летном, что заслушиваются все присутствующие. Все, кроме дедушки. Тот откровенно игнорирует поднятые темы и лишь периодически, как будто раздраженно, причмокивает.

Я же… Пребываю в странном раздрае.

То и дело отключаюсь от общего разговора, потому как в моей голове до сих пор шумно. Надеялась, что это хотя бы на время приезда Усманова пройдет.

Но по правде…

Я слышу голос Яна, когда Свят рассказывает о своих друзьях, называя кого-то из них «бро». Я вижу лицо Нечаева, когда мама просит передать перец. Я вспоминаю, как прижималась к нему на мотоцикле позавчера, когда бабушка ставит передо мной парующий чай. Я думаю о мурашках, с которыми сжилась за эти шесть недель, и которые сегодня куда-то запропастились, когда Святик нежно поглаживает мою руку. Я спрашиваю себя, что случилось с бабочками в животе, когда он опускает ладонь мне на колено. Я ломаю голову, почему мне утром показалось, что новая зубная паста пахнет Яном. Я смущаюсь до того самого трепета, когда Агния отправляет в рот чупа-чупс. Я воскрешаю волнение, которое испытала в том закутке для неудачников, пока Ян просто курил рядом, когда смотрю на пожелтевший лист алоказии. Я изумляюсь тем свободе и азарту, с какими обычно ношусь с Нечаевым по полю, когда вяло жую бабушкин мясной пирог. Я скучаю по тому оголтелому восторгу, который бомбит во мне на аттракционах кожа к коже с Яном, когда обещаю маме погладить завтра утром шторы. Я спохватываюсь и резко прижимаю пальцы к тому месту на шее, где давно сошел засос безбашенного Нечаева, когда дедушка замечает, что у меня расстегнулась сережка, а Свят вызывается помочь ее закрыть. Я вспыхиваю адским пламенем, едва на меня обрушивается кадр, где мои глаза оказались на уровне паха Яна, когда бабушка подкидывает мне в тарелку банан. И я переживаю из-за того, что сегодня Нечаев не написал мне ни одного сообщения.

Трудно забыть, как он побледнел и скривился вчера, после того как я сообщила о приезде Свята. Сама об этом старалась не думать. Просто потому что разрывалась от мысли, что при Усманове придется делать вид, будто мы с Яном чужие. А это ведь не так… И близко не так! Мне больно, стоит лишь подумать, что же чувствует сейчас Ян. Мне так сильно больно, что под ребрами распространяется жжение, которое невозможно терпеть без слез.

И все же я не могу не пойти на игру. Обещала ведь поддержать. Хотя бы своим присутствием.

По дороге на стадион столько всего проживаю… Мне и оглушающе грустно, и убийственно стыдно, и жутко больно, и томительно радостно, и откровенно противно, и волнительно прекрасно, и безумно тревожно, и лихорадочно приятно, и дико страшно.

– Уверена, что хочешь на эту игру? – спрашивает Свят, когда уже выбираемся из машины. Прикладывая ладонь к моему лбу, таким бесхитростным способом, вероятно, проверяет у меня температуру. – Выглядишь так, словно вот-вот стошнит, – замечает обеспокоенно.

– Нет… Все нормально, – заверяю спешно. – Я должна пойти, это важно для группы. Впервые за историю универа в сборной по футболу шестеро первокурсников. И четверо из них наши. Куратор просила поддержать. А я ведь староста, все на меня смотрят.

Свят кивает не сразу. Словно сомневается до последнего, но все же идет мне на уступки. Прижимается к губам в быстром поцелуе – хорошо, что кругом люди снуют, и плотно этим делом заняться возможности нет. Потрепав меня по волосам, с чарующей улыбкой берет за руку.

– Люблю тебя, Ангел.

Я не колеблюсь ни секунды, хоть под сердцем что-то подвывает, отражаю все его эмоции.

И скороговоркой отвечаю:

– И я тебя люблю.