Этот сладкий запах психоза. Доктор Мукти и другие истории

Пока ученые индусы пели свои песнопения, а собравшиеся внимали им, Шива Мукти обратил свой внутренний взор не в сторону мокши, но в направлении семьи Баснера, собравшейся вокруг длинного, высокого стола из красного дерева с гладкой, словно зеркало, поверхностью. Баснер и несколько его старших сыновей надели страшные маски, изображая наигранную суровость, и головные уборы из черного шелка в виде черепов. В это время еще более многочисленные дочери-подростки во главе с миссис Баснер нацепили на себя парики а-ля мадам Помпадур, огромные и красные, как двухэтажные автобусы. Пока миссис Баснер подавала на стол исключительно диетическое угощение — жиденький супчик и мягкую лапшичку, — Баснер собственной персоной зачитывал молитву из малюсенького свитка, который он вынул из кожаной коробочки, привязанной к предплечью. В центре стола сиял огромный подсвечник, воск вдохновенно капал со свечей перед его преподобием; нечеткие, гортанные слова на смеси английского и иврита, содержащие прямое обращение к Богу-единому-и-сущему с просьбой большего вознаграждения от частных пациентов и всяческого продвижения по карьерной лестнице, Шива понимал без труда.

В недрах огромного дома Баснера, который, по представлениям Шивы, походил на замок Дракулы, реконструированный Иваной Трамп[24], со старомодным механическим грохотом зазвонил телефон. Дочь пошла ответить и вернулась с «бакелитом»[25]

на подносике в форме почки. Баснер взял трубку, нервно теребя филактерию, привязанную к его руке. Да-да, да, — сказал он в отверстие, потом, после паузы, — нет-нет, нет. Конечно, я прошу прощения — его голос повышался — нам всем очень жаль, но мы с семьей этим вечером смотрим церемонию празднования Йом-Киппур[26], каемся самым категорическим образом. Понимаю… благодарствую.

Баснер с чрезвычайной аккуратностью вернул трубку на место в ее колыбель. Подняв бокал с рубиново-красным, сладким до тошноты вином, он произнес тост: «Королевский колледж против меня не пойдет, что же касается ГМС[27], Леви согласился замолвить словечко». Слава Господу! — внезапно завопили остальные Баснеры. Воистину слава! — ответил старший Баснер и, допив остатки вина, швырнул крошечный хрустальный бокал в жерло камина, за решеткой которого внушительно рычали языки пламени и угарного газа и где он лопнул с громким хлопком: «Бах!» Последовав примеру старшего Баснера, остальные члены семьи стали швырять в камин бокалы, булочки белого хлеба, чистые тарелки и вообще все, что под руку попадалось. Апчхи-ах! Ой-ой-ой! — чихнула и закричала миссис Баснер, запустив пальцы в бриллиантах в забранную наверх толщу искусно уложенных накладных волос. Ну и веселье у нас сегодня, ах!

— Шива?! — Свати положила свою татуированную хной руку ему на плечо. Он пришел в себя в кондитерской «Амбика» на Саутхолл-Хай-стрит, слабо понимая, как они все туда добрались. То, что они покинули храм и ехали потом сквозь полосатую, как тигр, лондонскую ночь, прошло будто во сне. Но вот он, Моан, стоит на цыпочках у большого стеклянного прилавка и тычет пальцем в груду медовых шариков в серебряных бумажках, привлекая внимание чудаковатого хозяина, дюжего парня в запачканной белой куртке и со щегольскими густыми усами в фут шириной. А вот дядюшки — столпились вокруг противня на прилавке в углу и болтают с продавцом, что-то толкущим в ступе. А прямо перед Шивой его собственная мать роняет на землю порцию кульфи[28]

в форме ступы; и жена уже в который раз повторяет: «Шива, с тобой все хорошо?»

Шива ощутил себя на острове, на атолле самоосмысления в какофоничном океане слов, многоязыком море социализирующихся семей британских азиатов. Сквозь плотную атмосферу гастрономических запахов прорезались зазубренные аккорды саундтрека к болливудскому мюзиклу, корибантическая безудержность которых проецировалась на экран под потолком, над головами собравшихся. Он до того ушел в себя, ему было настолько невмоготу, что в тот момент, когда его жена с нежной заботой к нему прикоснулась, Шива был в состоянии осознать только, что она делает это впервые за долгие годы; с покалывающей в глазах жалостью к себе он накрыл ее тонкие пальцы своей широкой, плоской ладонью и сказал: «Нет, да, конечно, это из-за работы, понимаешь, я отвлекся».

Но это было далеко не так. Позднее, ночью, после того, как последние ракеты улетели в пригородный космос и потух последний бенгальский огонь, и Моана удалось затолкать в постель, и все дядюшки и тетушки и пожилая миссис Мукти разбрелись по своим комнатам, и Свати, с ее характерным зеванием, похожим то ли на вздох, то ли на вскрик, свернулась калачиком в кровати и провалилась в пропасть бессознательного, Шива остался восседать на остроконечном утесе беспокойства, чувствуя, как мрак вокруг дома наполняется духами умерших. Его отец, еле волоча ноги, прошел вдоль Кресент со стороны автобусной стоянки в Стэнморе. На нем были белые фирменные лунги и твидовый пиджак, под мышкой торчал зонт, обернутый в номер «Таймс», — будто ракета с эфемерной боеголовкой.