Этот странный мир. Сборник

– Не реви! Дура! – вдруг неожиданно для окружающих пресекла сноху манюськинская бабка. – У нас все в роду занимались политикой. Пущай датируется!

– Интересно узнать, кто же это из вашей родни занимался политикой? – перестав причитать, не без ехидства поинтересовалась Манюськина.

Но спору разгореться не дал сам Манюськин.

– Цыть! – сказал он. – Буду независимым кандидатом! – и ушел на предвыборное собрание.

Целыми днями пропадал где-то Манюськин, все занимался политикой. Иногда ночью вскрикивал:

– Вся власть советам! – и снова моментально засыпал. Тревожные сны мучили Манюськина.

Да и было чего волноваться. Против Манюськина выдвинули ни много ни мало, а какого-то генерала. Но Манюськин не стушевался, а начал ходить с козырей.

– Основным пунктом моей предвыборной программы является жилищный вопрос! – заявил он. – Предлагаю всем нуждающимся в жилье разрешить селиться в ушах больших начальников! Причем выбирать каждый может по своему вкусу и разрешения ни у кого не спрашивать! Тем самым в кратчайший срок удастся решить жилищную проблему!

Аплодировали ему ужасно.

– Второе! Пора решить вопрос с мылом! – продолжил Манюськин. – Мыла, товарищи, дешевого нет и неясно, когда оно будет! Необходимо, товарищи, закупить у англичан каустическую соду и использовать ее для помывки. Мы на пароходах во время войны таким образом очищали котлы. Отличная, доложу я вам, штука!

Ну тут его, естественно, малость занесло. Всем известно, что ни на какой войне он не был. Видимо, услышал от кого-то, ну и взял на вооружение.

Перед выборами Манюськина плакала и уговаривала Манюськина взять самоотвод:

– Вот увидишь! Засадит тебя этот генерал снова в тюрьму! Сидел бы да не высовывался. А он – нет!

Прошел Манюськин с большим перевесом. Но… окружная комиссия выборы признала недействительными, многие наверно уже догадались, в чем дело. Совершенно верно! Ведь Манюськин-то жил в чужих ушах без всякой прописки. Ну а может ли, спрашивается, депутат жить без прописки? Да еще в ушах? Разумеется, нет.

– Крепостники! – гневно заявил на это Манюськин и слег на две недели в сильнейшей лихорадке.

Потом, конечно, организм взял свое. Долго сидел бледный, осунувшийся за время болезни Манюськин около наковаленки. Думал… И придумал!

– Ничего страшного! – заявил он. – Демократии надо учиться! К следующим выборам обзаведусь пропиской, и уж тогда посмотрим, кто кого!

ДОБЕРМАН

Манюськин прочел на столбе объявление: "Пропала собачка, белая, маленькая, мордочка остренькая, ушки стоят, хвост колечком. Сообщившего место нахождение ждет вознаграждение!" В угоду рифме составитель пошел на некоторые грамматические издержки. Равнодушным послание не оставляло. "Уж не про моего ли добермана речь? – обеспокоенно подумал Манюськин про своего кота. – Я его тоже нашел, можно сказать, на помойке. Правда, считай, уже год как прошел… Ну и что? Ведь и объявление, по всему видно, несвежее… Эх, горе-то какое! Не отдам и все!" – сгоряча решил Манюськин.

То, что манюськинский кот напоминал собаку, было бесспорно. Куда бы Манюськин ни прятал от него еду, кот, тщательно обнюхивая каждый ушной закоулок, всегда ее находил. "Правда, хвост у моего не совсем… как бы это поточнее выразиться… колечком. Только когда спит, свернется клубком…" – продолжали мучить сомнения Манюськина. Кот любил точить когти о стены, вызывая жуткий рев и законное негодование Иван Иваныча. Манюськин этой привычке котика не препятствовал, памятуя о том, как Иван Иваныч пытался с ним бороться, затыкая ухо ватой.

Дома Манюськин долго и горестно смотрел на ничего не подозревающего "добермана", тщательно вылизывавшего свою шерстку. "Чистоплотный… скотина… – подумал уважительно Манюськин. – Ладно, зайдем, будто бы прогуливались, ну и заскочили, мол, узнать, нашелся ли песик… А если признают? Тогда что? Что ж, пусть сам выбирает, с кем ему жить. Надо уважать права животного на самоопределение! Ничего не поделаешь!" – постановил он. Сделал из бельевой веревки ошейник с поводком и потащил своего упирающегося меньшого брата по указанному адресу.

Их встретила крупная женщина бальзаковского возраста.

– Мы, видите ли, шли мимо, ну и заглянули… м-м-м… на огонек. Тьфу, черт! Что это я такое говорю! Мы по объяв… – не успел закончить Манюськин.

– Мой! – закричала дама так, что слегка задрожали стены. Схватила кота и с силой прижала к пышной груди. Тот стал мяукать, вырываться и царапаться.

"Не признал!" – констатировал с торжеством Манюськин.

– Позвольте, уважаемая! Мы, собственно, зашли узнать, не нашелся ли ваш… э-э… пуделек? Как его, пардон, кстати, величали?

– Пампусик! Пампос де Кавельярди! Сейчас, сейчас я вас отблагодарю! – в сильнейшей экзальтации произнесла женщина.

– А к каковской породе принадлежал ваш… м-м-м… Пампусик? – допытывался Манюськин.

– Какой же вы, право, непонятливый! К кавельярдской, разумеется! – нетерпеливо пояснила дама, на мгновение отпустила кота, достала из декольте пухлую пачку долларов и отсчитала несколько бумажек. – Держите, любезный! Пятьсот баксиков, держите!

Кот в испуге жался к манюськинским ногам.