Ева. Книга 2

Мы долго молчали. Я подняла бокал к глазам и медленно покачала виски на дне, наблюдая, как плавно волны лижут прозрачные стенки. Допила мелкими глотками, вдыхая терпко-горький аромат, ощущая на языке вкус сладкой карамели и мягкие ноты дыма. Не выпуская фужер из рук, посмотрела сквозь него на пламя свечи.

– Знаешь, у меня внутри что-то сломалось. Как будто тело набили осколками, и при каждом движении, слове они разрывают внутренности на лоскуты. И это так невыносимо обжигающе, так изощренно, что никакая сила извне не может унять этот холод. Я говорю себе, что я должна постараться, быть сильной – но сил нет. Пытаюсь найти хоть что-то, что могло бы меня задержать, заставить чувствовать, но, чтобы я не делала, все равно то, что происходит внутри меня – мучительней. Мне хочется разрезать свою кожу, увидеть кровь…

Я сильнее сжала бокал и тонкое стекло треснуло, впиваясь острыми гранями в руку. Алые потеки побежали сквозь пальцы.

– …в надежде на то, что возможно, только возможно, немного яда вытечет из меня, и тогда я смогу сделать вдох, дожить до рассвета.

Я разжала кулак. Капельки крови красиво блестели на мелких осколках. Недостаточно мелких.

Накрыв правую ладонь левой, я надавила изо всех сил, загоняя стеклянную крошку под кожу. А потом наконец-то посмотрела на Ника:

– Но мне все равно не больно.

Он встал и ушел, я услышала, как открылась дверь ванной комнаты. Особенности стандартной планировки, все дома одинаковы. Вернувшись с аптечкой, достал из посудного шкафа глубокую миску, поставил у моих ног. Встав за спиной, аккуратно разжал сведенные ладони, стал лить на них воду из кувшина. Розовый поток, смешанный со стеклом, звенел, стекая в таз. Ник убрал его, встал передо мной на колени. Удерживая за запястье, развернул ладонь тыльной стороной вверх. Свободной рукой при помощи пинцета стал выбирать застрявшие кусочки. Я не противилась.

Не знаю, сколько часов мы так сидели. Мои ладони были глубоко исколоты и изрезаны и моментально заплывали кровью. Множество раз Ник вставал, заново омывал их и снова садился, кропотливо, осколок за осколком, очищая от стекла. Мои руки так никогда полностью не заживут. Долгое время я буду пугать людей безобра́зными розовыми шрамами, потом не буду спать ночами, исступленно расчесывая зудящие раны, сдирая подсыхающие корки, в конце концов кожа побелеет и примет привычный вид, но и спустя годы тонкая паутина навсегда останется на моих ладонях в память о той ночи, вызывая вопросы у самых внимательных.

В какой-то момент Ник в очередной раз осторожно провел пальцами по моим рукам и не нашел ни одного кусочка стекла. Обработал антисептиком и замотал бинтами, оставив на свободе лишь кончики пальцев. Все было готово, но он не отстранялся. Затягивая мой взгляд в омут своих темных, глубоких радужек, он провел по щеке, запавшей за последние дни под скулы.

– Я могу сделать тебе больно.

Глава 6. Горе победителям

Края бездны сомкнулись, дышать нечем. Стоишь на дне и понимаешь – слишком поздно.[14]

Я пришла к ним до завтрака.

Несмотря на ранний час, никто не спал.

Подходя к дому, смотрела через огромное стекло кухни – как они сидят за столом, пьют кофе.

Меня заметила Мариза, вскочила, опрокинув стул, влетела мне в руки:

– Мама!

Я обняла ее – ей это было нужно, а сама смотрела на родителей и братьев. На их лицах читалось бесконечное облегчение: пришла. Жива.

– Мама, что с твоими руками?

Я опустила взгляд на свои ладони, как будто впервые заметила:

– Нечаянно уронила стакан и сильно порезалась, когда собирала осколки.

– Больно было? Кровь текла? Покажешь мне?

– Покажу, когда буду делать перевязку. Пойдем за стол, я голодная.

Конечно, я никого не обманула. Не берусь предположить, какие догадки строили мои родные по поводу того, как и с кем я провела прошлую ночь. Будь у них хоть малейшая надежда на то, что из меня можно вытрясти правду – они бы вытрясли, но добиться от меня ответа тогда было все равно что пытаться пальцем ковырять мореный дуб. И они не трогали. Скоро они начнут предпринимать попытки вернуть меня к нормальной жизни: звонить, проводить беседы, вытаскивать на прогулки и в магазины, но сейчас им достаточно того, что я просто есть. И я благодарна им за это.

Я никогда даже в мыслях не возвращалась к ночи с Ником.

Он ушел перед рассветом, в мгновение, когда я ненадолго забылась сном. Мы не обсуждали случившееся ни друг с другом, ни с другими. Ни тогда, ни потом. То, что произошло между нами не было ни любовью, ни страстью, но злостью, борьбой, болью двух смертельно раненых животных. Клубок отчаявшихся, яростных, сплетенных животных. Мои плечи, руки и бедра были в синяках. Как объяснял Ник Лили свою разодранную исцарапанную спину и задницу – я не знаю.