Эвакуатор

– Сереж, я еле слышу тут! Я буду завтра с утра! Первой электричкой поеду!

Сквозь шум донеслось что-то про ГУМ.

– Что там? – орала Катька.

– Раз-ми-ни-ровали, – проскандировал Сережа.

– О господи… Нашли кого-нибудь?

– Никого. Кавказцев высылают, – это было слышно отчетливо.

– Ну и черт с ними, они давно нарывались. Ладно, я с утра буду!

– Хорошо, – вяло сказал муж.

Катька вернулась в теплый дом. Улей и сад, повторяла она про себя, улей и сад. Вот он, сад, запущенный, но милый, усадебный. Вот я в освещенном деревянном доме среди черного нежилого пространства. Вот мужчина, которого я люблю, половина моей души. Все для счастья, даже катастрофа, без которой я счастья не мыслю. И если бы не выбирать пятерых счастливцев, которых мне надлежит спасти, я не ждала бы для себя ничего лучшего.

– Ну ладно, – сказал Игорь. – Ты почитай, я пойду там смажу кое-что. «Техники» полный шкаф, там фантастику печатали. Я через полчасика приду.

– Игорь, что там можно смазывать?

– То, что ты чуть не оторвала. Она же только с виду монолитная.

– А как ты в темноте?

– Милая, – сказал Игорь, высокомерно оборачиваясь в дверях, – я ее с завязанными глазами собрать-разобрать могу, как у вас в армии – автомат Калашникова. Ты имеешь дело со спецом третьей категории.

– А почему третьей?

– Потому что четвертая только у спасателей, – бросил он небрежно, взял фонарик и удалился в сарай, оставив Катьку в комнате.

Обстановки было мало – платяной шкаф, кровать, старая тумба с деревянной шкатулкой. Шкатулка вся потемнела, но на ней еще была различима инкрустация – виньетки, гибкие лилии, ранний модерн. Катька очень любила вещи этого времени, да и само время любила, хотя несколько стыдилась собственного дурновкусия: Тулуз-Лотрек, Бёрдслей… Для художника пристрастие к этому стилю было чем-то вроде дилетантской любви полуинтеллигентных девушек к Серебряному веку, о котором они понятия не имели. Серебряный век был прежде всего эпохой махровой пошлятины, и Бёрдслей был пошлятина, но тут уж Катька ничего не могла с собой поделать. В конце концов, куда большим моветоном было превозносить Филонова или утверждать, что нет никого выше Ван Гога, вот там живопись, а все остальное литература. На их курсе в Полиграфе были такие гении, пускатели пыли в глаза, – рисовали они, как правило, очень посредственно, но трудоустроились исправно, ибо умели себя подать. Катька понимала, что лазить в шкатулку нехорошо, – но ведь это, в конце концов, не Игоревы вещи и не его дача; будь тут что-то секретное, он бы вряд ли оставил ее наедине с ними. Она бережно сняла тяжелую шкатулку с тумбы, поставила ее на пол около печки, уселась рядом и открыла.