Эвакуатор

С этим, однако, можно было бы мириться. Ужасно было другое – им решительно не о чем было говорить с остальными. Все эти люди – латающий дыры муж, гуляющая с собакой и понемногу обучающая американцев русскому языку Любовь Сергеевна, золоторукий дядя Боря, пиротехническая Майнат и грезящий спецподразделением полковник – были на своем месте, не говоря уж о геологе с кухаркой; все смотрели на Игоря и Катьку с тайной укоризной, потому что после крушения мира людям не до преступной любви – а эти двое полюбили друг друга так не вовремя, да вдобавок так демонстративно. Игорь не очень нравился бабушке – молчалив, нервозен, вечно всем недоволен; Катька вызывала стойкую идиосинкразию у Стоунов. Эти двое не могли участвовать в общих мероприятиях вроде викторины «Вспомним Землю родную»; их не привлекали танцы и коллективные трапезы. Они были отдельно от всех и не могли с этой отдельностью ничего сделать; особенно тоскливо было то, что на них смотрели с тяжелым подозрением, как на виновников всего происшедшего.

– Это ты загнула.

– Ничего подобного, именно так и обстояло дело.

Их считали частью того самого иррационального зла, от которого рухнуло все. И хотя Катька каждый день навещала Подушу, играла с ней, укладывала ее спать, она никогда не оставалась ночевать у Сереженьки в его латаном-перелатаном домишке, сплошь состоявшем из взаимоисключающих вещей и стилей, а Сереженька никогда не отдавал Подушу ночевать к ним с Игорем. Нечего ребенку смотреть на разврат.

Эта неприязнь ни в чем особенном не проявлялась. Наружу она вырывалась крайне редко, да и то почти всегда по Катькиной вине. Со стороны жизнь на планете была почти так же идиллична, как и до катастрофы, – если бы, разумеется, было кому смотреть на нее со стороны. Ветеринар лечил барласкух, геолог разведал много полезных ископаемых, которые и ископал, на радость присутствующим; только Игоря и Катьку кормили из милости, хотя добыча еды –

…повторяю –

и не представляла особенных трудностей. Просто они и здесь были всем чужие, как на Земле, и чем больше своими делались друг для друга – тем больше их ненавидели все остальные.

Теперь им пришло время поменяться ролями: уже не она водила его на экскурсии – «Улица, ряд домов, ее освещает фонарь», – а он объяснял, время от времени переходя на их парольный инфинитивный русский:

– Тут быть коркынбаас, большой количество домов, но не ряд, не улица, как у вас, а такая круговая, спиральная фигура, гораздо интересней. Тут кафе, но каждый быть сам готовить еда из продукт, который покупать здесь же. А вот магазин «Одежда», смотри, почти ничего не забрали. Только теплое, наверное. Выбирай что хочешь: это лырын, надевается через голову, это быдыс, повязывается вокруг шеи, а это сыурчук – в него заворачиваются. Бери, у нас давно бесплатно. По-моему, тебе очень ыдет.

Только на пятый день он решился пойти туда, где стоял когда-то его дом.

– Мне, наверное, лучше одному, – сказал он Катьке.

– Игорь, если можно, я все-таки с тобой. Мало ли.

– Что – мало ли?

– Ну, не сердись. Мы же вместе теперь. Возьми меня, правда.

Он пожал плечами:

– Хочешь – пошли.

Его дом стоял в зеленом когда-то, а теперь начисто выгоревшем районе, около разбомбленного парка с изуродованными и расщепленными старыми деревьями, похожими на тополя. Была весна, из красноватой почвы изо всех сил перла новая трава, от старых стволов стремительно отрастали побеги – гибкие, вьющиеся, ползучие.

– Это такое дерево, – пояснил Игорь. – В первом поколении прямо растет, а во втором, если срубить, – только ползает. Ствол уже никогда не отвердеет, вырождение в чистом виде. Их у нас запрещено было рубить. Кстати, у нас почти все деревья так. Вырубишь – очень быстро дает ползучий побег, весь лес заплетает.

– А если побег выдрать? Третья стадия есть какая-нибудь?

– Не знаю, никто не пробовал. Наверное, это будет вроде ваших грибов. Что-нибудь совсем простое и уже не зеленое.

Парк стремительно заплетало вьюном, курчавыми горизонтальными плетьми – вторым поколением местных деревьев. Пруд тоже зарос, и уткам, вернувшимся на него после зимовки, трудно было плавать среди сплошной речной травы. Дом Игоря стоял в глубине большого коркынбааса – кругом все попадало, но он уцелел. Это была высокая башня из черного камня, с мертвыми выбитыми окнами и оплавившейся пожарной лестницей.

– Ты представляешь, он весь был белый, – сказал Игорь. – Абсолютно. Назывался тыргын-доон, белая башня.

Во дворе, заваленном рухлядью и обломками, на асфальте еще видны были «классики» – точная копия земных. Игорь вошел в подъезд.

– Осторожно, рухнет же все!

– Здесь не рухнет. В этом квартале все было сверхпрочное.

Катька избегала смотреть на него. Она боялась увидеть его лицо.

– Ты на каком жил? – спросила она, глядя под ноги.

– На седьмом.

– Поднимемся? Или не надо?

– Не надо, – сказал он. – Подожди, я только одну штуку проверю.

Он подошел к обгоревшим почтовым ящикам.

– У нас газеты давно не выходили, все электронное. А ящики висели, типа на память. Ты гляди, у меня и ключ цел.