– Трагедия, – согласился Тео. «Ты только не растолковывай мне все значение Урука, – подумал он, – я, знаешь ли, не идиот.» И вообще, почему смотритель с таким упорством изъясняется на английском, хотя Тео говорил с ним по телефону на вполне пристойном арабском? Он словно бы норовит подчеркнуть унижение, которое испытал в результате созданной вторжением в его страну катастрофы.
– У нас имелись также брачные контракты седьмого века до Рождества Христова, – пожаловался смотритель и высоко, так что повязка смялась о его воротник, поднял голову. – Времен Синнахерибов.
– Ужасно, – сказал Тео. Им понемногу овладевало неприятное чувство: если он не перехватит инициативу в этом разговоре, смотритель вскоре сочтет нужным объяснить ему, что Ирак был колыбелью культуры, мирным плавильным котлом учености и терпимости еще в те времена, когда прочие народы пребывали в скотском младенчестве – и ду-бу-ду-бу-ду. Все это было чистой правдой, да только Тео не испытывал никакого желания выслушивать ее от скорбного человечка с подгузником на голове. – Однако, послушайте, мистер Мухибб, не сочтите… э-э… за бесцеремонность, но, может быть, мы займемся тем, что пока еще цело. Я, в конце концов, ради этого сюда и приехал.
– Они забрали все, все, – пожаловался смотритель и заломил руки. – Здесь не осталось ничего такого, что грабители сочли бы недостойным похищения.
Тео вздохнул. Он уже привык к подобным жалобам, охранительным заклинаниям, предназначавшимся для ушей тех, кто мог задумывать новые налеты. От визитера, желавшего выяснить, какие сокровища были все-таки спасены, какие экспонаты спрятаны в подвалах или рассованы по домам предусмотрительных служителей музея, требовалось, чтобы он завоевал доверие смотрителя, а для этого необходимы многочасовые разговоры, долгие обеды с вином, – только после них правда начнет выходить наружу, экспонат за экспонатом, и в конце концов, Тео сможет повторить щедрое предложение своего Института. А он не знал, хватит ли ему терпения на такую канитель. Начать с того, что он пытается похудеть, а долгий, состоящий из многих блюд арабский обед сведет все его старания избавиться от лишнего веса на нет. Да и настроения для того, чтобы завязывать с коллегой компанейские отношения, у него вот именно сейчас не было. Подруга Тео только-только – сорок пять минут назад – сообщила ему по мобильнику, что ей необходимо время и, главное, место для того, чтобы разобраться в своих приоритетах. Главным ее приоритетом, подозревал Тео, был суровый красавец по имени Роберт, занимавшийся фотографированием дикой природы.
– В пятницу я возвращусь в Торонто, – сказал ей Тео, поджаривавшийся по пути к музею в дорожной пробке.
– Место необходимо мне сейчас, – ответила подруга.
– Ну, э-э… я как-то не понимаю, чем могу тебе тут помешать, – сказал он. – Сама же видишь – я здесь, ты там, одна. Во всяком случае, я надеюсь, что ты…
– Мне нужно, чтобы ты понял: к твоему возвращению многое может измениться.
– Многое?
– Между нами.
– Ну так… зачем эта таинственность? Почему бы тебе не сказать мне все сейчас?
«Валяй, – думал он, – скажи, что тебе не нужен толстяк-ученый, когда ты можешь заполучить мускулистого фотографа, который выслеживает долбанных антилоп.»
– Пока мне сказать нечего. Я просто нуждаюсь во времени и месте, вот и все.
– Ладно… э-э… – он чихнул – аллергическая реакция на выхлопы дизельных двигателей, грязнивших влажный воздух, – хрен с тобой, поступай, как знаешь.
И теперь, таскаясь за смотрителем по разграбленному музею, Тео испытывал искушение сцапать его за отвороты пиджака и заорать ему в рожу: «Нужны тебе деньги или нет? Все же просто. Мы на пять лет выставляем твои сокровища в Институте, в обмен на славненькую, богатенькую программу реставрации. Под конец этих пяти лет в Ираке опять наступит мир, а у тебя будет восстановленный музей и ты получишь все твои бирюльки назад. Договорились или как?»
– Извините, – сказал смотритель и поднял палец: замереть и прислушиваться. Со стороны музейного фасада доносился какой-то стук. (Дверной звонок больше не работал, а блоки системы громкой связи выдрали из стен и все, что от нее осталось, – это обрывки проводов, свисавшие по углам с потолков.)
– Извините, – повторил смотритель. – Прошу вас, подождите немного здесь.
И он поспешил на призывный стук.
Тео присел на полированного дерева шкафчик, повалившийся набок и изрыгнувший свои картотечные ящики. Он окинул взглядом зал – пустой, если не считать останков разбитой вдребезги стеклянной витринки, нескольких древесных стружек и – в дальнем углу – неимоверно тяжелого ассирийского крылатого быка, от постамента которого несло мочой и дезинфекцией. Затем услышал, как отворилась и захлопнулась тяжелая дверь музея. Хорошо бы, выкурить, пока он ждет, сигарету. Не глупо ли сидеть вот так посреди дома, совсем недавно опустошенного грабителями и иеху, и не решаться осквернить его воздух табачным дымом?