Евангелие огня

— Я говорю о том, что нам вообще туда соваться не стоило, никому из нас и ни по какой причине, — сказала она. — Ни ради войны, ни ради наведения порядка, ни с предложением денег, ни для переговоров, строительства, получения нефти, ни ради того, чтобы попадать в выпуски новостей или снимать документальные фильмы. Следовало просто предоставить их самим себе. Они были безнадежно прогнившей шайкой полоумных еще до того, как мы к ним полезли, а мы только сделали их еще более безнадежными, гнилыми и полоумными. Нам лучше убраться оттуда к чертовой матери и в следующие сто лет даже не смотреть в их сторону — пусть делают, что хотят.

От речи столь длинной у нее перехватило дыхание. На глаза навернулись слезы. Тео знал: если он сейчас поведет себя правильно, то через десять минут получит театральную вспышку гнева, которая оставит Мередит дрожащей и жаждущей утешения — в постели. Может, побыть здесь еще немного? Нет, десять минут — срок слишком долгий.

— Ладно, отнесу коробку в машину, — сказал он.

— Это твоя подружка тебя так разукрасила? — спросил, стронув машину с места, Лоуэлл.

— Что?

Дружеские отношения с Лоуэллом Тео поддерживал еще со времен университета. Достаточно дружеские для того, чтобы попросить его о помощи при переезде на холостяцкую квартиру, но не достаточно для того, чтобы растолковывать ему эмоциональные оттенки происходящего.

— У тебя все лицо изодрано, — сказал Лоуэлл.

— Да нет, это битое стекло.

— Во как.

— Пару дней назад я был в Ираке, в Мосуле, есть там такой город. Заглянул в музей. А перед ним взяли и взорвали бомбу. Покушение. Здание музея немного пострадало. И я заодно.

Лоуэлл усмехнулся:

— Ну, знаешь, если едешь отдыхать в зону боевых действий…

— Я не отдыхать туда ездил, а как представитель моего Института. Хотел договориться о перевозе сюда кое-каких произведений искусства.

— Большое разочарование.

— Да, и особенно для иракцев, которые погибли при взрыве.

— Ну, они-то к этому уже привыкли. Они же прямо на небо отправляются, так? В Рай, или в Нирвану, или как оно у них называется. Я читал об этом. По пятьдесят пылких девственниц на рыло. Это тебе не облачка да арфы.

Тео неуверенно улыбнулся. Он понимал, что Лоуэлл — не тот человек, с которым стоит делиться сведениями о великом открытии.

На заднем сиденье машины, среди книг, дисков, одежды, обуви, лежал — рядом с барахлившим «Уолкменом», которого следовало выбросить лет еще сто назад, видео камерой, велосипедным шлемом и глиняной кружкой с картинкой из комикса «Дальняя сторона» — кейс, а в нем девять свитков. Они проделывали, наконец-то, последний отрезок их долгого пути. Несколько миль, отделяющих один пригород Торонто от другого и свитки обретут покой в их новом доме.

Тео сгорал от нетерпения. Папирусы только что дырку в его кейсе не прожигали. Они походили на тайный запас порнографических картинок, просмотр которых ему приходилось раз за разом откладывать. Нет, в его влечении к свиткам ничего извращенного не было, сравнение с порнухой это так… метафора… Метафора обещаний, которые папирусы неустанно нашептывали ему с заднего сиденья — обещаний того, что они собираются с ним сделать.

В подлинности свитков сомнений он не питал — в том, то есть, смысле, что их несомненно замуровали в барельеф именно тогда, когда он был изваян, то есть почти две тысячи лет назад. Замуровали герметично и это — вместе с непонятно каким консервантом, которым была пропитана овивавшая их ткань, — позволило папирусам сохраниться в превосходном состоянии: остаться гибкими, крепкими, напрочь лишенными склонности обращаться в прах, присущей обычно древним документам. Одно уж это их свойство делало свитки очень, очень необычными. Как правило (не то, чтобы выражение «как правило» можно считать применимым к открытию свитков, которые протянули две тысячи лет, ну да ладно), такая находка порождала недолгую газетную шумиху, а затем никто о ней годами ни слова не слышал, и все эти годы группа ученых и специалистов по сохранению древностей обсуждала наилучший способ извлечения хотя бы ошметков смысла из жалкой бумажной кашицы, — пока она окончательно не рассыпалась в пыль. А обнаружение свитков столь древних, позволяющих просто-напросто развернуть их и прочитать, как последний номер «Торонто Стар», — дело попросту неслыханное.

То же, что их, написанных старательно и разборчиво человеком по имени Малх, обратившимся в первом столетии в христианство, было найдено девять, можно считать истинным чудом.