Евангелие от Иисуса

И тогда пришло время больших ожиданий. Знамения, которыми до той поры Господь обнаруживал свое присутствие в Иисусе, были маленькие домашние чудеса из разряда «ловкость рук и никакого мошенства», по сути своей не слишком сильно отличающиеся от тех фокусов и трюков, которые не столь, правда, отчетливо и чисто исполняют на Востоке маги и чародеи, умеющие, например, подбросить в воздух веревку и влезть по ней, причем никто из зрителей не заметит, что верхний ее конец закреплен на прочном крюке или что кто-то из подручных держит его. Иисусу, чтобы проделать что-то подобное, довольно было лишь захотеть, но, спроси его кто-нибудь, зачем и для чего это, он ответить бы не сумел или сказал бы, что так, мол, надо и что нельзя оставить рыбаков без улова, а гостей на свадьбе – без вина, ибо и в самом деле не пришло еще время Господу говорить его устами. По градам и весям галилейским шла молва о неком назарянине, наделенном могуществом, которое один Бог способен был ему даровать, Иисус же не оспаривал это, никак не объясняя ни причин, ни побуждений, ни оснований, и людям оставалось лишь унять любопытство и воспользоваться подвалившей удачей. Разумеется, Симон и Андрей, равно как и сыновья Зеведеевы, думали не так, но ведь это были его друзья, и они боялись за него. И каждое утро, проснувшись, Иисус спрашивал: Сегодня? – спрашивал беззвучно, про себя, а несколько раз и вслух, чтобы Магдалина слышала, но она молчала, вздыхала, потом закидывала ему руки за шею, целовала его лоб и глаза, он же вдыхал едва уловимое благоуханное тепло, веявшее от ее груди, и порою снова забывался сном, порою избывал снедавшую его тревогу в теле ее, скрываясь в нем, как в коконе, из которого выйти можно лишь преображенным и возрожденным. Потом шел он к морю, где ждали его рыбаки, и из них многие не понимали и спрашивали его, почему не купит он в счет будущих доходов собственную лодку, не начнет работать на себя.

Случалось иногда, что в открытом море, когда приходилось в бездействии дожидаться, пока суденышко сменит галс, ляжет в дрейф или выполнит иной маневр, без которого ловля, пусть и сделавшаяся в полном смысле слова плевым делом, была все же невозможна, охватывало Иисуса внезапное предчувствие, и сердце тогда начинало биться учащенно, но глаза его не устремлялись к небесам, где, как известно, находится Господь, – как одержимый, неотрывно и жадно глядел он на спокойную поверхность воды, блестевшую, будто лакированная кожа, и с ужасом и с надеждой ожидая, – Когда рыба наша появится, говорили в такие минуты рыбаки, – когда из глубины раздастся голос, а тот все медлил. Завершалась ловля, тяжело нагруженный баркас приставал к берегу, а Иисус – и Магдалина следом – понуро брел вдоль уреза, ожидая, кому понадобятся его даровые услуги.

Недели проходили за неделями, складываясь в месяцы, а потом и в годы, перемены же бросались в глаза только в Тивериаде, где росли новые дома и приумножалась слава, во всех прочих местах все шло по раз и навсегда заведенному, извечному и привычному порядку, когда каждую зиму кажется, что земля кончается у нас на руках, и каждую весну – воскресает, и совершенно напрасно так кажется, ибо это есть глубокое заблуждение и обман чувств – не будь зимнего земного сна, неоткуда было бы почерпнуть весне силы свои.

Но вот наконец настал год, пришел час, и двадцатипятилетний Иисус почувствовал, что мир стронулся и пришел в движение – начали появляться новые и новые знамения, следовавшие друг за другом беспрерывной чередой, словно кто-то торопился наверстать упущенное время. Строго говоря, первое из этих знамений нельзя было отнести к чудесам истинным и настоящим, ибо ничего сверхъестественного не было в том, что Иисус приблизился к одру тещи Симона, лежавшей в горячке неведомого происхождения, возложил ей руку на лоб, как поступил бы и каждый из нас, побуждаемый к сему лишь состраданием, но никак не надеждой изгнать таким незамысловатым способом хворь из тела болящего, – однако никому из нас не доводилось и не доведется почувствовать, как прямо под пальцами жар слабеет, спадает, подобно дурной воде уходит в землю, и уж подавно не придется увидеть, как вслед за тем женщина встает с одра и говорит явно не случайные слова: Кто друг моего зятя, тот и мне друг, после чего берется как ни в чем не бывало за обычные свои дела по хозяйству.