Евангелие от Ники

Следующим утром я вышел на Красную площадь в парадном гвардейском мундире. Погоны пылали алым у меня на плечах, и золоченые аксельбанты сверкали в утреннем солнце. Таким же солнечным казалось и мое настроение. Беседа с Каином немного расстроила меня, но она же внушила надежду, — если не на сохранение собственной жизни в будущем, то на сохранение дела, которому я посвятил свое пребывание в прошлом. Было еще слишком рано о чем-либо говорить, однако некое вожделенное равновесие, воцарялось, наконец, на израненном Великой войной континенте. Над Европой действительно всходило солнце — не только над разрушенными городами, но и над жизнями ее жителей.

В каком-то смысле, Каин не ошибся, просчитывая мои действия после высадки в Петрограде, — как пришелец из будущего, я был согласен, что лишь демократическое устройство способно привести общество к процветанию. Традиционная жесткость российского управления импонировала мне как единственный адекватный ответ на удары преступности и всеобщего хаоса, угрожающего человечеству в грядущие столетия, но я вполне признавал, что могущество власти и свирепость уголовного наказания должны быть основаны на законе, без которого всякая власть, рано или поздно, превращается в бандитскую диктатуру.

Подписание Основного закона совершилось еще в Петрограде, в Большом тронном зале Зимнего дворца. За изрешеченными пулями и осколками снарядных разрывов стенами собрался цвет российского общества: остатки думцев — тех, кто не изменил в предательском феврале, — уцелевшие русские генералы, дворянство, представители земств, купечество, банкиры и фабриканты.

Двойные колонны каррарского мрамора, возвышающиеся над толпой, отливали позолоченной бронзой, а на наборном паркете, когда-то созданном итальянцем Кварнеги из шестнадцати пород дерева, толпилось пять сотен ног. В этом торжественным убранстве багровым пятном громоздился императорский трон. Здесь, под пурпурным балдахином, пред гобеленом с двуглавым орлом, почти не дыша, стоял я. В звенящей, торжественной тишине, совершенно необычайной для заполненного людскими рядами зала, пройдя через двенадцать ступеней, отделяющих трон от благоговейно замершей толпы, Воейков подал мне тонкую папку с бумагами.

Белые перчатки коснулись тисненой кожи — «. Конституция Российской Империи» было написано там. Залог порядка и мира, между населяющими Россию классами и народами.

Раскрыв папку на последнем листе, я торжественно подписал документ. Тонкий витиеватый росчерк скользнул по бумаге, завершая неохватный период русской истории, идущий из замшелых глубин веков, и … начиная новый, совершенно другой.

На следующий день газеты всего мира публиковали: