Евангелие от Палача

Неистребимый тухлый больничный запах, неслышные напуганные больные, бодрящиеся родственники, окаменевшая равнодушная жестокость на лицах медицинских регистраторов. Нелепые людские придумки о возвышающей грозности чистилища! Вот здесь и есть чистилище. Дальше – пустота… Спустился в подвал, пошел по долгому извилистому коридору, бетонно-серому, жмурясь от пронзительного света люминесцентных ламп. Коридор уперся в поперечный тоннель. Направо или налево? Вроде бы налево. Да-да, налево, тут будет снова поворот, за ним тоннель раздваивается, там направо, потом поведет вперед пронзительный запах вивария. Бесконечный лабиринт тоски, боли и страха…

Когда– то давно, по таким же подземным переходам, лестницам и коридорам шел к моему кабинету из тюремной камеры твой отец, многоуважаемый Игорь. А в том, что умер тогда твой брат, -нет моей вины, просто у него оказались слабые нервы, он не был готов к такой серьезной и жесткой игре, какой явилось «Разоблачение банды врачей-убийц». Табличка на двери «ЗАВ. III ИММУНОЛОГИЧЕСКИМ ОТД. К. М. Н. ЗЕЛЕНСКИЙ И. Н.». Распахнул дверь, посмотрел ему в лицо и устало сказал:

– Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца… – К сожалению, ты еще далеко не мертвец. Физически, я имею в виду, – ответил он мне серьезно. – Фи, Игорь! Этой мелодраматической фразой ты сеешь сомнения в твоих христианских и гиппократовских принципах. Такой умный человек и такой нехороший… – К сожалению, я недостаточно умный.

По– настоящему умный человек, наверное, не может быть хорошим. -Вздор!

Абсолютная чепуха! Возьми меня, к примеру… – Да, ты убедительный пример.

Наглядный – как сильный ум, большое жизненное знание связано с распадом доброты, совести, душевности. – Ты не прав, Игорь. Никакой души нет! – Ну, конечно, есть только тимус – вилочковая железа зародыша. Так, что ли? – спросил он с нескрываемым отвращением. – Да! Когда он есть – тимус! А когда ею нет, надо думать о душе… Он ответил мне что-то, но звук вдруг плавно ушел, будто выведенный регулятором, и сам Игорь вдруг стал текучим, блекло-серым, дрожаще-множащимся, нечетким, пока не исчез в тусклом фоне стены. И спрашивать его, куда он делся, не было желания и смысла, я знал, что язык, губы мне не повинуются, я нем. Тифлосурдия. Прострация немоты, глухоты, слепоты. Обтъединенность от мира. Свобода. Свобода замкнутой неволи. Я жил внутри себя, как в забытом равелине. Я стал могилой самому себе. И там, внутри, радостно жрал мои клетки тумор.

***