Евангелие от Палача

Богдан Захарович Кобулов, тяжело пыхтя и отдуваясь – видно, приехал в министерство сразу же после обильного застолья, – сказал мне:

– Нет, не могу удовлетворить твою просьбу… Я не могу взять тебя к себе… ты не представляешь ситуацию. Сейчас заварится каша, какой никогда еще у нас не было. Дадим врагам такую трепку, чтобы все запомнили ее на сто лет… Его огромный живот лежал в специально вырезанном углублении полированного стола и казался диковинным яйцом в футляре, и я думал, что когда однажды это удивительное яйцо лопнет, скорее всего вылупится на свет динозавр. – Инициатива с делом врачей пришла к Иосифу Виссарионовичу помимо нас с Лаврентием Павловичем… Товарищ Сталин поручил курировать дело Крутованову… Я не хочу вмешиваться: пусть все идет, как идет… Сергей Павлович – человек умный, но еще очень молодой… Посмотрим… Если поживем – то увидим… На Кобулове была шелковая кремовая рубашка с завернуты-ми рукавами. Черные толстые мозоли на локтях растрескались, словно пересохшая земля. – А то, что пришел сам, – молодец, хвалю за сообразительность… деловой человек никогда не вложит все состояние в одно предприятие… – Товарищ генерал-полковник, из соображений… – вякнул было я. – Я твои прекрасные патриотические соображения понимаю, – перебил Кобулов и пренебрежительно махнул рукой:

– И хвалю. Живем не первый и, надеюсь, не последний день. А с этим ослом Рюминым будь тише воды и ниже травы. Мне нужна информация только из первых рук… От Кобулова я направился к Миньке.

Меня снедали злоба на весь мир и острая досада на собственную беспомощность.

Придуманный мною спектакль «Дело врачей» вышел из-под авторского контроля и развивается совершенно независимо от моей воли. И не в мою пользу. Я столкнул камень, вызвавший лавину, и куда теперь докатятся обломки – один бог весть… И еще я отчетливо видел: скоро произойдет в нашей удивительной конторе смена вахты, которую вместе с горючим побросают в топку. Со всех концов Москвы уже везли в наш емкий корабль топливо. А сколько продлится вахта – никто на свете, ни один человек не знает. Ведь задать всем такую трепку, чтобы ее запомнили на сто лет, – это непростое дело. И стоит теперь передо мною задача: любой ценой найти лазейку на трап, сыскать выход из кочегарки. Мой рывок к Кобулову и был попыткой захватить место на трапе. Но Кобулов отпихнул меня от ступенек ногой – «ты вахты, не кончив, не смеешь бросать…». Ладно, пойду к Рюмину. Трефняк предупредительно встал мне навстречу:

– Михаил Кузьмич вас дожидаются, сразу велели зайти. Дожидались Михаил Кузьмич меня не в одиночестве: они допрашивали какого-то еврея в генеральской форме. И так искренне обрадовались моему приходу, что забыли спросить, где это я изволил шеманатъся. – Заходите, товарищ подполковник, – приветливо замахал он мне рукой. – Вот, можете познакомиться еще с одним абрашей, который утверждает, будто он академик Вовси. А вовсе не академик ты, пархатая морда, а изменник и убийца… – И, довольный своим каламбуром, громко захохотал. Мне показалось, что академик смотрит на Миньку с огромным интересом. Только синеватая бледность выдавала его волнение. Тихим, чуть-чуть дрожащим голосом он сказал:

– Вы не имеете права со мной так разговаривать. Вы государственный служащий, может быть, даже большевик… – И ты, еврюга, тоже, наверное, большевик? – с едким сарказмом спросил Минька.

– Да, я член ВКП(б) с 1918 года. И хочу напомнить вам, что я Главный терапевт Советской Армии, генерал-майор медицинской службы, что я воевал всю войну. – А награды имеешь? – хитро спросил Минька. – У меня двадцать две правительственные награды… – И все – медали «Не допустим фашистского гада до ворот Ашхабада»! – счастливо захохотал Минька, так ловко уевши хвастуна, еврейского вояку, наверняка прятавшегося всю войну по тылам. – Слушай ты, храбрый портняжка, жидос несчастный, есть вопрос… – отсмеявшись, начал Минька. – Вот скажи мне, чего ваша бражка собиралась делать после того, как вам, допустим, все-таки удалось бы умертвить товарища Сталина? – Я считаю этот вопрос политической провокацией и отказываюсь его обсуждать, – по-прежнему тихо ответил Вовси. На Миньку уже оказывал наркотическое действие соленый запах близкой крови, и он, встав из-за стола, медленно направился к сжавшемуся на стуле академику. Одной рукой он держал витую рукоятку своего замечательного кнута, а другой не спеша сматывал вязаное ремнище. В голове у него тонко высвистывала торичеллиева пустота. – Одну минуточку, товарищ полковник. – остановил я его: