Евангелие от Палача

Вот и распределяй его, как хочешь: или в молодости все его разбрызгай, или в зрелости струхни со смаком, или до старости пущай оно в тебе киснет. Не знаю, откуда пошел по свету гулять этот научный факт, но скорее всего рожден он был психологией вечной карточной системы, всегдашнего рационирования продуктов питания и промтоваров. Я, во всяком случае, подтвердить этот медицинский феномен не могу. Может быть, от крепкой нашей деревенской породы или оттого, что получал всю жизнь продукты питания в закрытых распределителях сверх всяких норм, а может, еще почему-то, но мое ведро оказалось не на жалких двадцать четыре фунта – вековой стандарт, а разлилось в пивную бочку, полную плещущей во мне студенистой медузьей влаги. Мне ее до смерти не спустить, пер-ламутровую мою плазму жизни, зеленовато-серую молоку с вуль-гарно-греческим названием «малафья». «Сперматозавр», как однажды подхалимски заметила Актиния. Черт с ним, с несостоявшимся сбрызгом!

Все равно в мире нет блага и разумения. Мой бы семенной фонд передать профессору Даниэлю Петруччио. он бы в своих пробирках вырастил такую «Красную бригаду», что эти итальянские недоумки их от почтения в дупу целовали бы! Пропади он пропадом, неудавшийся мой пистон! Мне, как художнику слова, знакомство с Надькой и наклевывающаяся дружба с Кенгуру важнее? Ну, правда же, ведь не трахом единым жив человек?… -У меня есть друг, турок он, молол что-то Кенгуру.

– Кто-о?

– Турок, Курбан его кличут. Из Туркмении он, из города Мары, – пояснил расслабленный.

Надька с посеревшим лицом сидела напротив, болтала лениво ногой, таращила сонные глаза, чтобы веки не слипались. – Устает она, бедная, – жалел Надьку муж незаконный, сожитель Цыбиков. – Жизнь больно трудная стала… Сердце у меня за нее болит. Она – моя хобба. -Выпьем! – предложил я. Кенгуру трудно плюхнулся с табурета на свои опухлые конечности, проворно сдал нам еще по полстакана. – У меня есть вот какая мысель… – заблекотал он. – Вот в чем мысель: чтобы люди лучше понимали друг друга… Хочу выпить, чтобы люди добрее были…

– Молодец, Цыбиков, – поощрил я его. – Толковая у тебя мысель! Значит, дернем по рюмцу за взаимопонимание. Гражданка Вертипорох, вы чего притихли?

– Да ну вас к фигам… Устала я чего-то… – Посмотрела на меня своими широко разведенными глазищами, усмехнулась и глотанула из стакана. Поморщилась, плюнула на пол, пальчиком пьяненько погрозила мне:

– Мой цветочек опыляется ночными бабочками…

А Кенгуру докладывал мне жарко:

– Друг у меня есть… Художник… Говорят, он гений… Картину красивую недавно нарисовал. Называется «Изнасилование»… Ее, жаль, пока не покупают… Говорят, подождать надо.

Сейчас, мол, этого не поймут… Я закурил сигарету, уселся поудобнее. Мне, конечно, правильнее было бы домой ехать. Но с этими животными было тепло и уютно. Да и не поймать сейчас, под дождем, в середине ночи, машину. Лучше здесь посидеть. – Кубинские сигареты любите? У меня есть несколько пачек…

Нет, я сам не курю – это у меня для коллекции. У меня и икра есть… Запас – красная и черная, по одной банке… А у вас виски есть?… Нет?… Жаль! У меня есть… Венгерское виски, «Клуб-69» называется… А Шекспир дореволюционного издания есть?… Жаль. С платиново-хромированными клише?

Нет?… А Джона Локка тоже нет? Это плохо… Я его за иллюстрации ценю…

Кенгуру работал в режиме не выключенного, всеми забытого магнитофона. Я не сомневался, чго через какое-то время шелкнет реле автостопа и он, к сожалению, замолкнет, погаснет индика-торная лампочка его белесого бессмысленного глаза. Он любил меня сейчас искренней любовью самодеятельного артиста, бене-фицирующего перед благодарным внимательным залом. Я был человек-публика. Целый зал. Аудитория. Весь мир, с которым он жаждал поделиться своими ценными жизненными наблюдениями. И обнаженный актерский нерв подсказывал ему, что надо торопиться, надо успеть сказать побольше, потому что сценический триумф может в любой момент кончиться. Устанет человек-публика, например. Потухнет свет. Или дремлющий антрепренер этого авангардистского театра гражданка Надька Вертипорох всех прогонит к едрене-фене. Бездна пакостных опасностей поджидает вдохновенного артиста…я летом в кемпинге работал…сторожем… Ну, насмотрелся всякого… Иностранцы – со всех континентов… С Кубы… Болгарии… даже с Вьетнама… Бабы все тощие. Это понятно – недоедают… Жрут одни садвинчи… Это разве еда?

Кружевцо из хлеба и листочек колбаски… А красоту для них в кемпинге настроили невиданную, прямо сады Семимирады… Иностранцы нас опасаются… в одиночку не ходят – только целой контингенцией… Кенгуру гудел страстно, радостно, он испытывал наслаждение, близкое к половому.

– … и с Надюшкой у нас жизнь непростая… Как в книге, есть такой рассказ, его по телевизору не так давно показывали. «Ха-мелеон» называется… там тоже профессор взял на воспитание девушку с улицы… А она высоко пошла…

– Может, «Пигмалион»? – Может быть, и «Пигмалион». Наверное, «Пигмалион»…