И поскольку альтернативы не нашлось, и отношения души с богом оказались описуемы лишь в терминах плотской любви, супружеского брака, то начатая Григорием практика закрепления духовного смысла за плотской эротикой настолько успешно развивалась в Византии, что, обратилась в традицию и, в конечном счете, захватила даже обычный любовный роман. Так, в XII веке Филиппом Философом было составлено символико-аллегорическое толкование позднеантичного романа Гелиодора «Эфиопика», до этого истолкования считавшегося безнравственным. «Книга эта,
– писал Филипп, – непосвященных превращает по непотребству в свиней, а рассуждающих мудро по примеру Одиссея посвящает в высшие таинства». Эротика романа истолковывалась Филиппом как «любовь к высшему познанию»; его героиня Хариклея – как «символ души и украшающего ее разума»; ведущий ее к жениху старец Каласирид – как «подвигающий душу к таинствам богопознания» и т.п. То есть, необходимо всего лишь мудро (религиозно) рассуждать, чтобы в непотребстве увидеть божественные, духовные таинства. Так и привыкли читать поздние византийцы свои любовные романы и любовную лирику, перенося форму тела на движения души.И согласимся: для эротической любви не так уж плоха эта традиция, позволившая ей быть связанной с предельно удаленными смыслами бесконечного и абсолютного. То есть в ее почву были брошены иноземные семена, что не могло не подвергнуть эротическую любовь, ранее запертую в глухом подвале мифологического сознания, благодатной метаморфозе.
Но для духовной любви, которая изначально постулировалась в качестве категорической противоположности плотской любви, условием чего была совершенная чистота от эротики и чувственности, –
это было полным крахом!.. потому что духовная любовь обнаружила себя как не имеющая своей собственной – надчувственной, сверхтелесной – процессуальной формы!..Не удивительно, что и здесь главным возбудителем вожделения является красота (совершенная форма, совершенство плоти). Макарий Египетский (один из первых теоретиков византийского монашества): «
Очи души, достойной и верной, просвещенной божественным светом, духовно видят и распознают истинного Друга, сладчайшего и многовожделенного Жениха – Господа… И таким образом, душа, духовно созерцая вожделенную и единую неизглаголанную красоту, уязвляется божественной любовью, настраивается на все духовные добродетели и в результате приобретает беспредельную и неистощимую любовь к вожделенному для нее Господу».Так, в «вожделеющем» взгляде верующих за пределы мира Непостижимый Бог предстает как Божественный Эрос. Кстати, у греков эротическая любовь была значимой, но все же располагалась в ряду множества других по содержанию любовей6
. Христианская же религия сделала однозначный выбор.Учение о Божественном Эросе было разработано и стало глубинным основанием всей христианско-византийской духовности. Бог, сотворивший универсум и поддерживающий свое творение, есть Божественный Эрос, который по природе своей экстатичен (от греч. «» –
выступление из себя, исступление, любовное возбуждение), то есть активно направлен на предмет вожделения, не допускает его самостоятельного существования, стремится к овладению им. Так описывается Бог, или Первопричина всего, в трактате «О божественных именах» Псевдо-Дионисия (автором сначала считали Дионисия – легендарного ученика апостола Павла). Действие Божественного Эроса выражается в промыслительном нисхождении в системе небесной иерархии высших духовных существ к низшим, любовное общение равных и духовное устремление низших к высшим. Именно поэтому, считает Псевдо-Дионисий, апостол Павел, объятый экстатической силой Божественного Эроса, в порыве вдохновения воскликнул: «уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал.2,20). Отдавшись Богу как пылкий влюбленный, он живет уже жизнью возлюбленного, а не своей собственной. Да и сам Вседержитель, утверждает Псевдо-Дионисий, в переизбытке своей благости и любви к творению пребывает в себе и вне себя одновременно. В своем промысле обо всем сущем он силой неудержимого эроса нисходит в недра сущего, не нарушая своей запредельности для тварного мира.