Эволюция любви

Рефлексия любви в горизонте европейской культуры началась с разделения любви на любовь пошлую, вульгарную и любовь духовную. Этот любовный дуализм описан Платоном в диалоге «Пир», где каждый из пирующих должен был произнести похвальную речь Эроту, богу любви. Один из присутствующих, Павсаний, замечает, что «не всякий Эрот прекрасен и достоин похвал, а лишь тот, который побуждает прекрасно любить». Последний происходит от Афродиты Урании (Небесной), в отличие от вульгарного Эрота, сына Афродиты Пандемос (Пошлой, Всенародной). Афродита Урания – по общему мнению пирующих – покровительствует любви к юноше, который телесно воплощает высшую красоту, тогда как Афродита Пандемос покровительствует любви к женщине, существу низшему, способному рожать лишь детей. Объяснение этого диалога заключается в самой философии платонизма, согласно которой земной мир, одушевленный и телесный космос, где нам суждено присутствовать, не имеет смыслов в себе самом. Он возникает лишь благодаря демиургическому творению по вечным и совершенным образцам, которые дают форму каждой вещи и всякому процессу и вместе с формой наделяют их бытием. Земной мир – лишь текучее отражение вечного и совершенного занебесного мира, которое поэтому и текуче, что стремится приблизиться к неубывающей полноте своего образца. То есть, все в этом мире осмысленно ИЗВНЕ его. Античное общество – в глазах философов – живет идеями и мыслями, возвышающими индивида над несовершенной обыденностью, вплоть до подвига, иногда сопряженного со смертью. В последнем случае индивид из обывателя становится героем. В этой системе мировосприятия Афродита Пандемос благословляет такую любовь, в которой есть лишь воспроизводство несовершенства этого мира и нет движения к истинным смыслам. То есть, это – любовь по горизонтали несовершенного мира. Но Афродита Урания дает возможность осуществиться такой – сверхъестественной – любви, которая является любовью самой по себе, ни для чего иного, а значит, воплощает чистый смысл любви, и так причастна божественному. Это – любовь по вертикали, достигающая небесного, при том, что она оставалась физическим обладанием и наслаждением объектом любви.

Однако до этой рационализации любви были греческие мифы (мифы как повествования) об Орфее, Адмете и Алкестиде. Божественный певец Орфей так любил Эвридику, что хотел вернуть ее из Тартара и отказывался смотреть на других женщин, за что был разорван вакханками. И так была велика любовь Алкестиды к Адмету, что, выполняя условие Мойр, она умирает вместо Адмета, сохраняя ему жизнь. Столь же сильную любовь питает Пенелопа к Одиссею. Или Пигмалион, оживляющий своим чувством статую. Или Лаодамия, пожелавшая умереть вместе с Протесилаем. Филлида, повесившаяся от тоски, когда ее любимый, афинский царь Демофонт вовремя не вернулся из-под Трои. Эвадна, с горя кинувшаяся в погребальный костер мужа. Дидона, бросившаяся на меч, когда ее покинул любимый Эней. Геро, утопившаяся в море, когда утонул Леандр… Эти мифы запечатлели силу личной любви, способную сокрушить человеческую жизнь и взорвать изнутри любые формы коллективного сознания.

Греки смогли воспринять любовь как изнурительный жар крови, запредельное энергетическое напряжение, как неотвратимое, божественное безумие, которое говорит своим собственным языком.

Гимн Гомера «К Афродите»:

Сладкое в душах богов вожделение она пробудила,

Власти своей племена подчинила людей земнородных,

В небе высоком летающих птиц и зверей всевозможных…

Первый европейский поэт любви Архилох (VII в. до н.э.):

От страсти изнемогши весь,

Бедный, без сил я лежу, и боги мучительной болью

Суставы мне пронзают вдруг!

«Десятая муза» Сапфо (VII в. до н.э.):

Словно ветер, с горы на дубы налетающий,

Эрос души потряс нам…

Страстью я горю и безумствую…

Лирический поэт Ибик (VI в. до н.э.):

Но никогда надо мною

Страсть не смыкает очей:

Точно палящей грозою

Ветер фракийский Борей,

Вдруг на меня налетает Волей Киприды Эрот,

Сводит с ума, иссушает.

Этот поэтический язык любовной страсти подхватывают римляне.

Римский поэт Катулл (I в. до н.э.):

Помни: только лишь день погаснет краткий,

Бесконечную ночь нам спать придется.

Дай же тысячу сто мне поцелуев,

Снова тысячу дай и снова сотню.

И до тысячи вновь и снова до ста.

Римский поэт Проперций (I в. до н.э.):