Евпатий

Последние слова он пел медленнее и тише, и казалось, конь, раненый уже, но еще идет, ступает, покачиваясь и словно выбирая - падать ему или еще подержаться. А потом сразу:

Э- эх, любо, братцы, любо,

Любо, братцы, жить!

С нашим атаманом не приходится тужить…

Конь падал, смерть наступала, эскадрон с атаманом впереди уходил в дальнюю широкую степь, а загадка и красота человеческого существования так вот и оставалась печально, бесконечно печально неразрешимой до нынешнего рокового Илпатеева дня.

- А не погиб бы, - говорит он вслух, - купил бы сейчас какой-нибудь магазинчик с ширпотребом и заделался этаким интебли…

- Ну-ну? -улыбается с насмешливым поощрением Паша. Он знает, что Илпатееву не выговорить.

- Интеблишмент, - договаривает за Илпатеева Семен и как-то растерянно, оскорбленно почти взглядывает впервые тому в самые глаза. - Это Женька-то? Мытарь? Магазин?

Илпатеев ничего не отвечает ему, не отводя взгляд.

- Да отцзынь ты, Колька! - примиряюще, с теплом в голосе, говорит Паша. - Никуда она не денется, твоя Лилит!

Илпатеев встает, протискивается бочком между автомобилем и обызвествленной стеной и выходит на свежий воздух по малой нужде. Здесь у гаражей снаружи свежо и тихо. Струя, которую он без особой охоты выдавливает из себя, единственный, кажется ему, звук живой природы среди окружающей мертвой неживой.

Возвратясь, он застает в самом разгаре разговор о русской национальной трагедии. Кто на девять десятых были члены первого советского правительства? Кто расстрелял царскую семью? Кто главенствует и задает тон в кино, в театре, на эстраде, в литературе и музыке? А что такое США сейчас? А ЮАР? А кем, между прочим, членами каких лож являются господин Р. и госпожа Т.?

- Масонских, что ли? - с ходу уточняет втискивающийся обратно повеселевший чего-то Илпатеев. - А Юра Троймер наш, он тоже масон?

Оба, и Семен и Паша, лишь коротко глянув на него, продолжают, не обращая внимания. Что толку спорить с несчастным раздраженным человеком?

- Они и советскую власть нам устроили, чтоб Россию извести!

- А у меня, Семен, прабабушка по отцу была еврейкой, - снова вклинивается Илпатеев. Теперь лишний, похоже, он. - Мой прадедушка ее убегом увел, а семья ее прокляла. Так что я проклятого ими роду. Но кое-что… «Жизнь с комбригом Емельяновым мы понимали одинаково. Она представлялась нам лугом, по которому ходят женщины и кони…»

- Лилиты! - покивовывает тяжелой головой Паша. - Оне!

Ссоры не получается. Все они уже вполне пьяные, а потому добродушные.

- Заедала же ты, Елпат! - хлопает Илпатеева по плечу Семен. - А я ж тебя знаю. Ты не врал, а я боялся всегда. Вы с Женей стояли, подпевали, а я смотрел и думал в углу: «Эх, мне бы поближе к этим ребятам держаться…» У меня ведь мама нянькой в детском саду работала, а отец…

Но Паша, прерывая лишнюю эту Семенову откровенность, берет его за локоть.

- У меня еще есть. Будем? - Из откуда-то из угла, из недр рука его ощупью вытягивает бутылку не то калгановой, не то перцовой.

- А сколько они наших мужиков раскулачили! - съезжает Семен на прежнюю тему без всякой логики. - Скольким хрены парили по лагерям! А сами все консультантами, теоретиками перманентов этих. А как щупнул их усатый по делу врачей, сразу вскоголтилися! Изверг, подлый убийца! Что сделала ЧК с товарищем Гольдбергом! А чего ж, когда наших-то, мил-ли-онами-то? Нет, ты умный, Елпат, ты мне скажи? Почему?!

Семен на старые дрожжи тоже заметно закосел. Обычно он за собой следил.

- А! Пошло оно все! - не дождавшись от Илпатеева ответа, кричит он в возбуждении. - Сгорел забор, гори и хата! - и чокается с Пашей вновь налитым стаканом. - Шоб люди грому не боялись.

И он пьет, ест, чавкает и вообще раскрепощается окончательно.

Между тем калгановая Пашу победила. Он клонит раскудряву свою голову к левому, потом правому плечу, лицо его чуть закинуто назад и выражает что-то как бы даже самодовольное. А чего, мол!

Это знак: Паше пора подгребаться к дому.

«Э- э-э», -завершающим аккордом звучит в холодном гараже его роскошный бархатистый бас.

Семен и Илпатеев выпивают калгановой на посоха, ловко минуя невнимательного уже Пашу. Паша запирает гараж. Пир завершен.

15

Проводив Пашу до родного подъезда, они, Семен то есть, набирают на наружной его двери код на кнопочках, поставленный подъездной общественностью от плодящихся со страшной быстротой криминальных элементов, они прощаются с Пашей и идут дворами к троллейбусной остановке у дома с аистом, где раньше когда-то жил Илпатеев, а ныне Семен.

Вон там, вон в том подъезде, вспоминают они по дороге в одном из дворов, жил из их школы Гриша Тарубара, бессменный бесстрашный футбольный их вратарь, первый яминский культурист, а потом врач хоккейной команды «Тендер». Вернувшись с Севера, Илпатеев видел единожды, как шел Гриша по проспекту к себе на стадион. Он шел, высоко, по-журавлиному поднимая поочередно колени, потому что ноги его не слушались, и медленно, страшно медленно ставя их на землю. Голову он как-то закидывал то за правое, то за левое плечо, а лицо было непроницаемо и не выражало ничего.