Евпатий

Во едину душу любя до без памяти Евпатушку свого, безразлучно прожили Лев с Савелою без малого пятнадцать зим.

…^*

^* В рукописи зачеркнуто.

…слово глупое, неуятное…

«Аще нету где можного вежества, есть кому вежества того и урок подать…» - обломил о маковицу хульника турий рог.

(Вероятно, чашник княжий Нефеда Возок, обладавший нравом веселым, а умом насмешливым, выразил при людях в думце ту мысль, что не густо чать в Чернигове с невестами, коль поперли холопки в боярыни.)

И поколе собирал в казну штрафные гривны воевода Лев, а где закон, там и страх, - занедужила со заботушки боярыня.

Занедужила да, не отлежав в беспамятной огневице двух седмиц, в канун дня святой великомученицы Варвары в одночасье помре.

Скрестив белые руки на восковой желтой свече, лежала в белом хрущатом кисоне в осеребренном дубце, а духовник дома Коловратова протоиерей авва Иакинф тянул слабоголосо в ладанной затиши: «Возведи, Блаже, к пажити Твоей рабу Божию… Соприять овцам возбранного стада Твоего… Егда сулимо чистым сердцем узренье Твое. Егда обещано кротции блаженное унаследие Твое…» Пел петье вечное.

Г.

В прощеный день пред Великий пост пришел к Коловратам чашник Нефеда Возок: бил челом за обиду прощения.

Дай Бог честь, кому ее снесть, - повинился пред Нефедою и боярин Лев. Не любви Христовой служил он, угневавшись, а гордынной чести, започетчеству!

Меж медвяных чаш да капустных щей урешилась участь и Евпатушки. С-под призору нежнохольну мамок-нянюшек - во молодшую дружину Декунову.

Д.

«Т р и в и у м, коего придерживались обученьем молодшие, включал в себя грамматику, риторику и диалектику. Под последней разумелась философия. Иоанн Дамаскин делит ее на теоретическую - богословье, арифметика, музыка и астрономия - и практическую - этику, политику и экономику… Молодшие, или что одно и то же, детские, более занятые по преимуществу борсецкою свилою^*

, в науки тривиума входили не шибко-то глубоко, но «усомненье» могли иметь не исключительно по невежеству…»

^* Б о р с е ц к а я с в и л а - сумма боевых приемов русского рукопашного боя.

Сам Истома Декун, под чьим попечительством проходили обуку мужающие отроки, после гибели на Калке легендарного Алексашки Попа, почитался по Рязани первым воином. Мелкорослый, неспешный в движениях, был он самого простого смердьего роду, годами втапоры возрастая к середовичу.

Трапезовали молодшие во гридне на княжьем дворе, ночевали в каморах в пристеночье. Что ошую за стеной у Коловрата Пафнутка Кочкарь, что одесную - Кисляк Савватеюшка.

«Сердцем к Богу, а персями к ворогу!» - изъяснял Декун молодшим борсецкое.

Лил с молодших семь потов и три щелока, а пестун зяблец, Коловратов щен, от трудов ученных не увиливал, не хотел отстать от сотоварищей.

…

Минул год-другой, третий зачался.

Обвыкал Евпатий, поосвоился. Свой своим во дружине Декуновой.

Уж умеет бить он с подплугом в дых и с заспинного раската раскатчиком.

Вылезал живой-цел из-под куч-малы, в кулачки ходил с кончанскими переведаться…

Ворочал в свой срок Истоме дубовый меч, получал он, молодец, булатовый.

- Не крушися, Евпат, не печалуйся! - ободряли его други-отроки. - Как получишь крещенье захабово, назовешься борсеком-рукопашником.

Е.

«Тяжел камень, и тяжел песок, - речет царь Соломон, - но ярость неразумного тягостнее обоих».

В довременной кончине своей Савелы Марковны укорял воевода Лев единого токмо воеводу Льва.

…^*

^* Здесь, вероятно, что-то про уход Льва Евпатьича со службы.

Все эмали, алмазы и жемчуги, все во тереме каменья-узорочья отрешил в обитель Залесскую, на помин души Савелы свет Марковны.

Затворялся в моленной он до зори, черный волос на белый обменивал.

У пречистого лика Божьей Матери истомлял-томил тоску, змею кручинную.

Ж.

Во печи огнь горит, пышет, палит и дрова тлит.

Так бы сердце горело у раба Божьего (имярек) во

весь день, во всяк час, всегда, ныне, присно и

вовеки веков.

«На ловитве княжей Ингварь Ингварича зацепил Евпатий раз плечом за ильмяный сук, окровянил кафтан охотницкий…» Так все в том же ритме былины подводит Илпатеев читателя к знакомству с новым лицом своего повествования… вдовой-зелейницей Паруней Фирсовной.

Якобы друг-товарищ Евпатия по молодшей дружине Пафнутий Кочкарь отвел его, раненого, в Пешую слободу, в хуторок рыбацкий Дурненки.

«Поотмыла суковую мету волховица ключевою водой, нажевала стеблей-корениев… приложила чистою тряпицей…»

«Шла корова черна-черна через ров, через ров. Шла да встала, кровь идти перестала, - шелестит внашепт ворож-заговор. - Летела ворона чрез море синее, несла нитку шелковинную, серебряную. Ты, нить, оборвись, ты, кровь, запекись…» А Евпатий лежит вытянувшийся, бледный, слушает чарный глас из розовых губ Паруниных. И травами, рутою с чемеричной водой, угольком печным пахнет в опрятной зелейницы горнице.

«На море- океяне сидит швея-мастерица, держит иглу булатовую, вдевает нитку шелковую, зашивает раны кровавые.

Нить - оборвись! Кровь - запекись!»