Евреи и Евразия

Таким образом, мы не должны ограничиваться тем, что проклянем бесславную память о столетиях нашей латинско-шляхетской выучки, но и должны воспринимать факт непомерно щедрого территориального наделения «великими державами» воскрешенной Речи Посполитой с ее шляхтой и магнатами, мечтающими о границах 1772 года и еще кое о чем, — как нечто чреватое в первую, может быть, очередь именно для нас, восточных евреев, грознейшими опасностями. Мы должны сознать, что факты самой прозаически-реальной действительности повелительно диктуют нам необходимость обращать в поисках помощи взоры свои на Восток[21]

и в то же время решимость в неизбежно предстоящей борьбе евразийского Востока за свою самобытность и соборное самосохранение своих народов против европейского Запада бросить вес нашего немаловажного значения и наших не столь уже слабых сил на русскую чашку весов.

Как бы ново и чуждо ни звучал для европейского уха призыв вложиться в грандиозную борьбу евразийского востока против западных культурных начал, вернее, против ядовитого потока продуктов разложения некогда сильной своими дерзаниями и устремлениями западной культуры и против ее насильственных притязаний на универсально-монопольную значимость, каким бы чудовищным ни показался призыв отказаться от привычных, мнимо спасительных идолов, уйти из столь хорошо знакомых и освоенных, обжитых несколькими поколениями еврейской периферии храмов, — тем не менее привычный образ периферийного еврея, исполненный бунтарского и ниспровергательского пафоса, является достаточным ручательством за то, что призыв к духовной борьбе против Запада мог бы найти и в ней, рассудку вопреки, хотя бы платонических приверженцев. Приходится мало верить в истинную активность старой периферии, духовно оскудевшей и ни в чем не исполнившей своих священных обязанностей ни по отношению к народу, ни к отечеству; зато мы вынуждены считаться с имеющими последовать от ее старчески бесплодного, скептического критиканства возражениями против всякой попытки сближения с какой бы то ни было внешней силой, выходящей за пределы объекта ее рутинной автоидолатрии и угрожающей прорвать китайскую стену ее строптивого самоотъединения, — в данном случае — сближения с православием. Даже не потрудившись снизойти до прямого сравнительного рассмотрения православия и католичества в их основных религиозно-метафизических определениях и их культурно-исторических проявлениях[22]

, периферийный еврей из мутных глубин своей вечной больной настороженности и подозрительной нетерпимости ко всяким проявлениями окружающей христианской стихии, имеющим к нему отношение, вложит всю ядовитость своего критиканствующего фарисейства в вопрос, где «гарантии» того, что более доверчивое отношение к православию не принесет в своих исторических итогах столь же бедственных плодов, как предшествующий, чреватый преследованиями и гонениями, многовековой опыт соприкосновения с западной, католической стихией.