Евреи, которых не было. Книга 2

Во-первых, конечно, благополучны были только те евреи, кого ландшафты России, ее язык и нравы народа хотя бы не раздражали.

Но самое главное даже не в этом. Главное оказалось в способности воспользоваться уникальным историческим шансом. Что сказать о судьбе евреев, оставшихся в Советском Союзе или переселившихся в него в годы советской власти? Скажу, пожалуй, словами Р. Л. Стивенсона: «Каждый получил свою долю сокровищ. Одни распорядились богатством умно, а другие, напротив, глупо, в соответствии со своим темпераментом» [221, с. 178].

Одни евреи смогли использовать свое исключительное положение, а другие — нет. Ну хорошо, из НКВД евреев почти полностью выперли в конце сталинской эпохи. «Почти» — потому что не один же Андропов там трудился. В армии после Второй мировой войны евреям не было ходу (разве что приходилось мимикрировать, скрывать свое происхождение, что унизительно и глупо). В ЦК не было ни одного еврея после отставки Кагановича.

Но существовало несколько очень престижных областей, в которых евреи и после войны занимали совсем неплохое положение: торговля, медицина, искусство, наука.

Декрет о репрессированных национальностях дал еврею возможность устраиваться в любом городе Советской России, а потом Советского Союза и на любой должности. Евреи жили во всем СССР и далеко не всегда претендовали на должности в крайкомах, обкомах, областных отделениях КГБ и так далее. Власти могут грызться в своем ЦК, сколько влезет, но заведовать кафедрой в Ярославле или универсальным магазином в Алма-Ате — это ведь совсем другое…

Власти могут выражать недовольство таким положением дел, но ведь люди болеют независимо от желаний ЦК и НКВД, и врач любой специальности нужен независимо ни от чего иного. Да и торговать промтоварами кто-то должен. Пока евреям никто не закрывает такой карьеры, они могут не очень волноваться по поводу недовольства властей.

Более того. Выращивая учеников (маловероятно, чтобы одних евреев), интеллектуальная элита 1920–1930-х годов сама готовит себе благодарного ученика. Растворение евреев в рядах новой интеллигенции может вызывать раздражение: «Таки наших почти там не осталось!». Рано или поздно проходят времена, когда в Ростовском медицинском институте 80 % профессуры было еврейского происхождения (в Красноярском медицинском еще в конце 1970-х евреев-профессоров было порядка 70 % от общего числа). Такие времена кончаются, но для каждого отдельного еврея это вовсе не обязательно должно обернуться катастрофой.

Обернется — но только в том случае, если человек при любых внешних событиях чувствует, что он живет в «стране дураков», постоянно раздражаясь на погоду, всякие дурацкие березы с отвратительно белой корой и русских сиволапых мужиков с низменными нравами и кретинскими обычаями. К счастью, клинических русофобов то ли вообще всегда было немного, то ли к 1970-м годам они сами себя сожрали, сошли на нет, и мир избавился от этих неприятных, психически нездоровых людей.

Но миллионы евреев в СССР не имели никакого отношения к бреду Багрицкого или Бабеля; они жили очень спокойно и счастливо, ассимилируясь медленно и верно, а главное — ко взаимному удовольствию. И примеры очень счастливых смешанных браков я знаю… и всякий, кто хочет знать, тоже знает (привет читателям «Лехаима»!).

ХОРОШО БЫЛО СИЛЬНЫМ!

Слабакам везде плохо, а уж в СССР им еще в тысячу раз хуже. Одна из классических баек эпохи Брежнева выглядит примерно так:

— Вот пошел Ваня Рабинович сдавать экзамены, все сдал лучше всех, а приняли Ваню Иванова… Понял Ваня Рабинович, что все дело тут в антисемитизме, пошел и повесился.

В другом варианте легенды Ваня Рабинович лег на диван лицом к стене, так полежал-полежал, а потом умер.

В третьем варианте он пролежал так два года (три года, пять лет, десять лет), после чего эмигрировал в Израиль, собирает теперь там апельсины (шьет брюки, подносит патроны, гонит самогон из фиников… неважно) и счастлив, что покинул «эту страну».

Такие истории, как ни удивительно, рассказывают, порой называя конкретных и хорошо известных собеседникам людей. По-видимому, как ни много дыма поднималось вокруг явления, а все же заметен за этим дымом яркий язычок живого пламени.

Что ж! Очень возможно, государственный антисемитизм убил несколько десятков или сотен слаба… я хотел сказать, несчастных жертв чудовищного режима. Вот только жалеть ли о них?

Рассказывали такие истории, естественно, для того, чтобы показать, сколь ужасен, сколь отвратителен режим! И для того, чтобы вы могли присоединиться к негодованию, а заодно пожалеть несчастненькую жертву, годами лежащую и переживающую несправедливость.

Долгое время я тоже жалел и негодовал… а потом человек по фамилии Шер в запасниках Эрмитажа познакомил меня со своим сотрудником. Парень моих лет (тогда нам было по 26), и с судьбой довольно выразительной.