Еврейский юмор

Стыд от обладания подобным носом может стать причиной душевной травмы. Известный сочинитель песен Алан Шерман, автор забавной походной песни «Хэллоу, Мудда, хэллоу, Фадда», получил в начале средней школы отказ от красавицы, которая посмеялась над поступившим от него приглашением на танец, обосновав это его крючковатым носом.

«С того дня… – вспоминал позднее Шерман, – я стал настолько стыдиться своего уродливого носа, что старался не садиться ни к кому в профиль… Если случалась поездка в автобусе или трамвае, где было множество посторонних, я прикрывал нос рукой, делая вид, что тщательно его растираю. У меня было такое чувство позора, словно на мне было нечто ужасное…»[63]

Однако насколько правда то, что носы евреев настолько непривлекательнее носов неевреев? Социолог Маурис Фишберг действительно изучил носы четырех тысяч нью-йоркских евреев и обнаружил, что только около 14 % из них были на самом деле орлиными и крючковатыми. И хотя такой процент может быть несколько выше, чем среди неевреев, это также показывает, что 86 % евреев имеют прямые, вздернутые, плоские или широкие носы.[64]

В недавние годы Родни Дангерфилд и Вуди Аллен создали новый жанр самоопорочивающих шуток. В них обыгрывалось то, как проводит выходной день типичная еврейская семья. Дангерфилд говорил, что он не был обласкан любовью даже в детстве. Когда он родился, его мать не кормила его грудью, она сказала, что просто хотела, чтобы у них с самого начала были просто дружеские отношения. Как-то раз родители взяли его в парк аттракционов на Кони-Айленд. Далее предоставим слово рассказчику.

Я потерялся. Полицейский помогал мне в поиске моих родителей. Я спросил у него: «Вы думаете, мы их найдем?» На что он ответил: «Не знаю, малыш. Есть так много мест, где они могут спрятаться».[65]

Став старше, Дангерфилд не стал испытывать большего уважения со стороны жены и детей.

Как-то раз я позвонил домой и услышал [как мой сын] сказал: «Мама, это папа, ты дома?»

Домашняя обстановка у Вуди Аллена, по крайней мере, если судить по его ранним комедийным монологам, была столь же небогата любовью. Аллен даже заявил, что однажды он был похищен.

Они меня увезли и послали родителям уведомление о выкупе. Мой отец плохо читал. Он взял это уведомление с собой в кровать и прочел только половину из того, что там говорилось, после чего его одолел сон и он лег спать. А тем временем меня отвезли в Нью-Джерси, связанного и с кляпом во рту. Когда наконец мои родители осознали, что меня все-таки похитили, они немедленно приступили к действиям. Они сдали мою комнату.

Посреди монолога о ночном клубе Аллен вытаскивал прекрасные карманные золотые часы: «Вам стоит взглянуть на это, вот, пока я их достал… Это представляет предков, и это теперь мое. На самом деле мой дедушка, будучи уже на смертном одре, продал мне эти часы».

И хотя Дангерфилда и Аллена вряд ли можно назвать первыми комедиантами, использовавшими тему еврейской семьи, их шутки заметно отличаются от тех, что были раньше. Традиционно юмор на семейную тему основан на гиперболизации суровой реальности (например, избыток материнской опеки был показан в гл. 1), однако подход в юморе Дангерфилда и Аллена был основан на полном отрицании реальности. Между тем если бы описываемые события были показателем серьезного пренебрежения детьми в еврейском обществе, то анекдоты о безразличии родителей к похищению своих детей перестали бы быть смешными. Заявляя, что их родители не любили их, не заботились о том, что с ними происходит, Аллен и Дангерфилд говорят то, что настолько нелепо, что всем становится очевидно все притворство описываемых ситуаций. Это позволяет нам свободно посмеяться над тем, смех над чем в другой ситуации мог бы быть расценен как проявление садизма.

Когда Дангерфилд и Аллен стали обыгрывать другие болезненные события своей жизни, это неизменно шло из традиционного кладезя еврейского самопрезрения и мучений. Дангерфилд вспоминает:

«Когда я впервые решил познакомиться с девушкой, я встал на углу, ожидая, пока она пройдет мимо.

– Ты Линда? – спросил я ее.

– А ты Родни? – сказала она.

– Само собой.

– А я не Линда».