Марк Казарновский

Еврейское счастье Арона-сапожника

Сапоги для Парада Победы

Памяти родителей

«В Иерусалиме молятся,

В Тель-Авиве — развлекаются,

В Хайфе — работают».

Из высказываний гидов Хайфы

«…Шагал любил глядеть в окно,

С вареньем булку уминая.

И там он видел, как в кино,

Летающих евреев стаи.

Они летели сквозь грозу,

Смешно из неба свесив ноги.

Оставив далеко внизу

Сады, дома и синагоги.

Смотрели снизу мужики,

От дикой зависти зверея,

Как над домами вдоль реки

Парили в облаках евреи…»

Андрей Орлов (Орлуша)

«Как раз, когда кажется, что все идет хорошо, жизнь любит сделать неожиданный поворот».

Голда Меир, премьер-министр Израиля

«Мир еврейских местечек…

Ничего не осталось от них,

Будто Веспасиан здесь прошел…

Средь пожаров и гула.

Сальных шуток своих не отпустит

Беспутный резник,

И, хлеща по коням, не споет

На шоссе балагула.

…Мой ослепший отец, этот мир

Ему знаем и мил.

И дрожащей рукой, потому что

Глаза слеповаты.

Ощутит он дома, синагоги

И камни могил —

Мир знакомых картин,

Из которых от вышел когда-то».

Наум Коржавин

Глава I

Израиль. Хайфа

По одной из улиц приморского города Хайфа, что в Израиле, брел очень пожилой еврей.

Он был совсем сгорбленный и поэтому большую часть своего пути смотрел себе под ноги.

Но иногда поднимал голову, и тогда точно можно было понять — идет очень старый человек. Борода небольшая, видно он ее подрезает. Значит — не хасид[1]. Да оно и без бороды видно — не хасид, нет.

Одет очень своеобразно, особенно для Израиля с его иссушающим зноем и жаркими ветрами. Но ладно, до одежды мы еще дойдем. Лицо же все в морщинах, больше похожих на шрамы. Собственно, это и были шрамы нелегко прожитых лет. Руки цепко держали хорошо полированную палку, на которую старик и опирался. Видно было, натруженные руки старика всю жизнь делали работу не легкую.

Да, теперь одежда. На старике, к нашему удивлению (ибо местный житель старика встречал часто и привык ко многому), был плащ. Плащ военных времен, 1940-х годов, что и подтверждается засаленной и грязной этикеткой: «US Army. 1944».

Под плащом ничего. Правда, были брюки, очень грязные, с бахромой. Носков же на ногах не было, а ботинки, вероятно, также армейские, были без шнурков. И правильно, еще завязывай. А так легко ногу всунул, и шаркай потихоньку. Вот ежели быстро идти или, еще хуже, бежать, то, конечно, шнурки нужны. Но когда тебе за 90 — быстро уже ничего не нужно. Лангзам, лангзам[2].

Кстати, вот при такой всем известной израильской жаре старик совершенно не потел. Он сам себе это так объяснял. Что, мол, за многие десятилетия, да разной жизни, с разными бедами, напастями, но и радостями, все жизненные соки из деда в виде пота и вышли. И организм теперь уже готовится прийти, видно, в иное состояние, а чем меньше жидкости, тем легче, вероятно, этот переход.

Вот брел себе старик по Хайфе. К себе домой. Был на базаре, в районе Адар, это внизу от его дома, а далее по улице Херцель, через Арлазоров и вот она, Леона Блюма улица. Здесь, в Израиле, старик узнал многое. Узнал, что Леон Блюм — это французский человек, конечно — еврей. И делал разные полезные вещи. И вот оставил по себе память — улицу. А она немного петляла и тихонько тянула старика вверх и вверх, к дому № 6, где он проживал.

Жил он в Израиле долго, с самого 1957 или 58 года, когда в СССР окошко приоткрылось, вот он возьми, да выпрыгни. Правда, прыжок был как на батуте, то вверх (Польша, Германия), то вниз (Франция, опять Германия, опять Франция) и далее… везде.

Что до одежды, то не думайте, дед был далеко не беден. Просто такая форма жизни. Особенная. Еще расскажем, Бог даст.

А старик этот, глубоко за девяносто годов жизни, это — я. Арон Григорьевич Пекарский. Так меня звали в СССР. А в нашем местечке, штеттле, что в Западной Белоруссии, а до того — в Польше, то есть в Речи Посполитой, звали просто Арончик. И не Григорьевич, а Гершелевич. Так звали моего отца. А Арон — так и будет Арон, что в Польше, что в СССР. Даже в Африке Арон это Арон.