Европеец

В ту ж зиму, с дядей-стариком,Покинув город, возвратиласьОна лишь два года потом.Лицом своим не изменилась;Блистает тою же красой;Но строже смотрит за собой:В знакомство тесное не входитОна ни с кем. Всегда отводитЧуть-чуть короткий разговор.Подчинены ее движеньяХолодной мере. Верин взор,Не изменяя выраженья,

Не выражает ничего.Блестящий юноша егоНе оживит, и нетерпеньяВ нем не заметит старый шут;Ее смешливые подругиВ нескромный смех не вовлекут;Разделены ее досугиМежду роялем и канвой;В раздумье праздном не видалиИ никогда не заставалиС романом Веры Волховской;Девицей самой совершенной

В устах у всех она слывет.Что ж эту скромность ей дает?Увы! тоскою потаеннойЕще ль душа ее полна?Еще ли носит в ней онаО прошлом верное мечтаньеИ равнодушна ко всему,Что не относится к нему,Что не его воспоминанье?Или, созрев умом своим,Уже теперь постигла имОна безумство увлеченья?

Уразумела, как смешноИ легкомысленно оно,Как правы принятые мненьяО романтических мечтах?Или теперь в ее глазах,За общий очерк, в миг забвеньяПолусвершенный ею шагСтал детской шалостью одною,И с утонченностью такою,Осмотру светскому верна,Его сама перед собоюЖелает искупить она?

Одно ль, другое ль в ней виноюСтрастей безвременной тишиУтрачен Верой молодоюИль жизни цвет, иль цвет души.

Это описание Веры служит одним из лучших примеров того, как самые обыкновенные явления в жизни действительной получают характер глубоко поэтический под пером Баратынского. Я не говорю уже об изображении Сары, лучшего, может быть, создания в целой поэме.

Однако, несмотря на все достоинства «Наложницы», нельзя не признать, что в этом роде поэм, как в картинах Миериса[8], есть что-то бесполезно стесняющее, что-то условно-ненужное, что-то мелкое, не позволяющее художнику развить вполне поэтическую мысль свою. Уже самый объем поэмы противоречит возможности свободного излияния души, и для наружной стройности, для гармонии переходов, для соразмерности частей поэт часто должен жертвовать другими, более существенными качествами. Так самая любовь к прекрасной стройности и соразмерности вредит поэзии, когда поэт действует в кругу, слишком ограниченном. Паганини, играя концерты на одной струне, имеет, по крайней мере, то самолюбивое утешение, что публика удивляется искусству, с которым он побеждает заданные себе трудности. Но многие ли способны оценить те трудности, с которыми должен бороться Баратынский?

Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что публика наша до тех пор не поймет всей глубокости и всей поэзии оригинального взгляда на жизнь, которым отличается муза Баратынского, покуда он не представит его в произведении, более соответствующем господствующему направлению его воображения. Баратынский, больше чем кто-либо из наших поэтов, мог бы создать нам поэтическую комедию, состоящую не из холодных карикатур, не из печальных острот и каламбуров, но из верного и вместе поэтического представления жизни действительной, как она отражается в ясном зеркале поэтической души, как она представляется наблюдательности тонкой и проницательной, перед судом вкуса разборчивого, нежного и счастливо образованного.

И. В. Киреевский

b) О Бальзаке

(соч. Эмиля Дешана[1], Emile Deschamps)