Европейцы

– Ни одной хорошенькой женщины, – заметил он наконец, обращаясь к своему другу. Литлмор, сидевший на своем месте, со скучающим видом уставясь на обновленный занавес, выслушал это замечание в полном безмолвии. Он редко предавался подобным оптическим променадам, ибо подолгу живал в Париже, и тот перестал его занимать или удивлять, во всяком случае – слишком; Литлмор полагал, что у столицы Франции не осталось для него никаких неожиданностей, хотя в прежние дни их было немало. Уотервил находился в той стадии, когда все еще ждут неожиданностей, что он тут же и подтвердил. – Черт возьми! – воскликнул он. – Прошу прощения… прошу у нее прощения… Здесь все же нашлась женщина, которую можно назвать… – он приостановился, изучая ее, – красавицей… в своем роде!

– В каком? – рассеянно спросил Литлмор.

– В необычном… Словами не определишь.

Литлмор не особенно прислушивался к ответу, но тут его собеседник громко воззвал к нему:

– Сделайте милость, окажите мне услугу!

– Я оказал вам услугу, согласившись пойти сюда. Здесь нестерпимо жарко, а пьеса похожа на обед, сервированный судомойкой. Все актеры – doubleures[75].

– Ответьте мне на один лишь вопрос: а она добропорядочная женщина? – продолжал Уотервил, оставив без внимания сентенцию своего друга.

Литлмор, не оборачиваясь, испустил тяжкий вздох:

– Вечно вы хотите знать, добропорядочные ли они… Ну какое это имеет значение?

– Я столько раз ошибался, что теперь совсем не верю себе, – продолжал бедняга Уотервил. Европейская цивилизация все еще была для него внове, и за последние полгода он столкнулся с проблемами, о которых раньше не подозревал. Стоило ему встретить хорошенькую и, казалось бы, вполне благопристойную женщину – тут же выяснялось, что она принадлежит к разряду дам, представительницей которых была героиня Ожье; стоило ему остановить внимание на особе вызывающей внешности – она чаще всего оказывалась графиней. Графини выглядели такими легкомысленными, те, другие, – такими недоступными. А Литлмор различал их с первого взгляда, он никогда не ошибался. – Вероятно, никакого, если на них только смотреть, – бесхитростно сказал Уотервил в ответ на довольно цинический вопрос своего спутника.

– Вы смотрите на всех без разбора, – продолжал Литлмор, по-прежнему не оборачиваясь, – разве что я назову кого-то из них непорядочной… Тогда ваш взгляд становится особенно пристальным.

– Если вы осудите эту даму, я обещаю ни разу на нее не взглянуть. Я говорю о той, в белом, с красными цветами, в третьей ложе от прохода, – добавил он, в то время как Литлмор медленно поднялся с кресла и стал рядом с ним. – К ней сейчас наклонился молодой человек. Вот из-за него-то у меня и возникло сомнение. Хотите бинокль?

Литлмор безразлично поглядел вокруг:

– Нет, благодарю, я вижу достаточно хорошо… Молодой человек – вполне приличный молодой человек, – добавил он, помолчав.

– Вполне, я не спорю, но он на несколько лет ее моложе. Подождите, пока она обернется.

Ждать пришлось недолго: закончив разговор с ouvreuse[76], стоявшей в дверях ложи, дама обернулась, представив на обозрение публики свое лицо – красивое, тонко очерченное лицо с улыбающимися глазами и улыбающимся ртом, обрамленное легкими завитками черных волос, спускающихся на лоб, и бриллиантовыми серьгами, такими большими, что их игра была видна на другом конце зала. Литлмор посмотрел на нее; вдруг он воскликнул:

– Дайте-ка мне бинокль!

– Вы с нею знакомы? – спросил его спутник, в то время как Литлмор направлял на нее это миниатюрное оптическое орудие.

Тот ничего не ответил, лишь продолжал молча смотреть, затем вернул бинокль.

– Нет, она не

добропорядочная женщина, – сказал он. И снова опустился в кресло. Уотервил все еще стоял, и Литлмор добавил: – Сядьте, будьте добры, я думаю, что она меня заметила.

– А вы не хотите, чтобы она вас заметила? – спросил Уотервил Любопытствующий, садясь на место.

Помолчав, Литлмор сказал:

– Я не хочу портить ей игру.

К этому времени entr’acte[77] окончился; вновь поднялся занавес.

Хотя мысль пойти в театр пришла в голову самому Уотервилу – Литлмор, не любивший излишне себя утруждать, предлагал в такой чудесный вечер просто посидеть и покурить у «Гран-кафе» в респектабельной части бульвара Мадлен, – Уотервил нашел второй акт еще более скучным, чем первый. Не согласится ли его друг уйти? Пустые раздумья – раз уж Литлмор пришел в театр, он не станет утруждать себя снова и досидит до конца. Уотервилу хотелось бы также порасспросить Литлмора о даме в ложе. Раза два он скосил глаза на своего друга – тот не следил за пьесой, думал о чем-то своем: думал об этой женщине. Когда занавес опять опустился, Литлмор, по своему обыкновению, продолжал сидеть, предоставив соседям протискиваться мимо, стукаясь о его конечности коленями. Когда они остались в партере одни, Литлмор произнес:

– Пожалуй, я все же не прочь снова ее увидеть.