Европейцы

Она улыбнулась, кивнула ему и в то же мгновение вышла из комнаты. Вскоре она возвратилась, неся в одной руке большой графин, а в другой блюдо с огромным круглым глазированным пирогом. Когда Гертруда доставала этот пирог из буфета, ее вдруг пронзила мысль, что Шарлотта предназначала его в качестве угощения мистеру Брэнду. Заморский родственник рассматривал блеклые, высоко развешанные гравюры. Услыхав, что она вошла, он повернул голову и улыбнулся ей так, словно они были старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки.

— Вы сами мне подаете? — проговорил он. — Так прислуживают только богам.

Гертруда сама подавала еду многим людям, но никто из них не говорил ей ничего подобного. Замечание это придало воздушность ее походке, когда она направилась к маленькому столику, где стояло несколько изящных красных бокалов с тончайшим золотым узором, которые Шарлотта каждое утро собственноручно протирала. Бокалы казались Гертруде очень красивыми, и ее радовало, что вино хорошее, это была превосходная мадера ее отца. Феликс нашел, что вино отменное, и с недоумением подумал, почему ему говорили, будто в Америке нет вина. Гертруда отрезала ему громадный кусок пирога и снова вспомнила о мистере Брэнде. Феликс сидел с бокалом в одной руке, куском пирога в другой — пил, ел, улыбался, болтал.

— Я ужасно голоден, — сказал он. — Устать я не устал, я никогда не устаю, но ужасно голоден.

— Вы должны остаться и пообедать с нами, — сказала Гертруда. — Обед в два часа. К этому времени они возвратятся из церкви, и вы познакомитесь со всеми остальными.

— Кто же эти остальные? — спросил молодой человек. — Опишите мне их.

— Вы сами их увидите. Расскажите мне лучше о вашей сестре.

— Моя сестра — баронесса Мюнстер, — сказал Феликс.

Услышав, что его сестра баронесса, Гертруда встала с места и несколько раз медленно прошлась по комнате. Она молчала, обдумывала то, что он ей сказал.

— Почему она тоже не приехала? — спросила она.

— Она приехала, она в Бостоне, в гостинице.

— Мы поедем и познакомимся с ней, — сказала, глядя на него, Гертруда.

— Она просит вас этого не делать! — ответил молодой человек. — Она шлет вам сердечный привет; она прислала меня известить вас о ее прибытии. Она явится сама засвидетельствовать почтение вашему батюшке.

Гертруда почувствовала, что снова дрожит. Баронесса Мюнстер, которая прислала этого блестящего молодого человека «известить о ее прибытии», которая явится сама, как к царю Соломону царица Савская,^{7} «засвидетельствовать почтение» скромному мистеру Уэнтуорту, — столь важная персона предстала в воображении Гертруды со всей волнующей неожиданностью. На мгновение она совсем потерялась.

— А когда ваша сестра явится? — спросила она наконец.

— Как только вы пожелаете… хоть завтра. Она жаждет вас увидеть, — ответил, желая быть любезным, молодой человек.

— Да, завтра, — сказала Гертруда; ей не терпелось его расспросить, но она не очень хорошо представляла себе, чего можно ожидать от баронессы Мюнстер. — Она… она… она замужем?

Феликс доел пирог, допил вино; встав с кресла, он устремил на Гертруду свои ясные выразительные глаза.

— Она замужем за немецким принцем, Адольфом Зильберштадт-Шрекенштейн. Правит не он, он младший брат.

Гертруда смотрела на Феликса во все глаза; губы у нее были полуоткрыты.

— Она… она принцесса? — спросила она.

— О нет, — сказал молодой человек. — Положение ее весьма своеобразно, брак морганатический.

— Морганатический?

Бедная Гертруда впервые слышала эти имена, эти слова.

— Видите ли, так называется брак между отпрыском правящей династии… и простой смертной. Бедняжке Евгении присвоили титул баронессы — это все, что было в их власти. Ну, а теперь они хотят этот брак расторгнуть. Кронпринц Адольф, между нами говоря, простофиля; но у его брата, а он человек умный, есть насчет него свои планы. Евгения, естественно, чинит препятствия; но, думаю, не потому, что принимает это близко к сердцу, моя сестра — женщина очень умная и, я уверен, вам понравится… но она хочет им досадить. Итак, сейчас все en Fair.^[13]

Легкий, жизнерадостный тон, каким гость поведал эту мрачно-романтическую историю, поразил Гертруду, но вместе с тем до некоторой степени польстил ей — польстил признанием за ней ума и прочих достоинств; она была во власти самых разнообразных ощущений, и наконец то, которое одержало верх, облеклось в слова.

— Они хотят расторгнуть ее брак? — спросила она.

— Судя по всему, да.

— Не считаясь с ее желанием?

— Не считаясь с ее правами.

— Наверное, она очень несчастна? — сказала Гертруда.

Гость смотрел на нее, улыбаясь; он поднес руку к затылку и там ее на мгновение задержал.

— Во всяком случае, так она говорит, — ответил он. — Вот и вся ее история. Она поручила мне рассказать ее вам.

— Расскажите еще.

— Нет, я предоставлю это ей самой. Она это сделает лучше.

Гертруда снова в волнении вздохнула.

— Что ж, если она несчастна, — сказала она, — я рада, что она приехала к нам.