Европейцы

— Pour la demande!^[66] — Придвинув стул, Феликс с какой-то нарочитой торжественностью сел, держа в руке шляпу. Он снова повернулся к Шарлотте. — Шарлотта, душа моя, голубушка, — пробормотал он, — вы не предали меня? Не перекинулись на другую сторону?

Шарлотта поднялась, и, хоть по ней это было не видно; у нее все внутри дрожало.

— Вы сами должны говорить с отцом, — сказала она. — Вы достаточно для этого умны.

Феликс тоже поднялся, он попросил ее остаться.

— Мне легче говорить, обращаясь к публике, — заявил он.

— Надеюсь, речь пойдет не о чем-нибудь неприятном? — сказал мистер Уэнтуорт.

— Речь пойдет о моем счастье! — Феликс положил шляпу и снова сел, зажав коленями стиснутые руки. — Мой дорогой дядя, — сказал он, — я жажду всей душой жениться на вашей дочери Гертруде. — Шарлотта медленно опустилась на стул, а мистер Уэнтуорт сидел и смотрел прямо перед собой застывшим от изумления взглядом, и свет, который сквозил в его лице, могла бы испускать глыба льда. Он все смотрел и смотрел и не произносил ни слова. Феликс, по-прежнему стиснув руки, откинулся назад. — А! Вам это не по душе. Этого я и боялся. — Он густо покраснел, и, заметив это, Шарлотта сказала себе, что первый раз видит, как Феликс краснеет. Она и сама, глядя на него, покраснела, подумав, что, должно быть, он ужасно влюблен.

— Это очень неожиданно, — сказал наконец мистер Уэнтуорт.

— Разве вы ни о чем не догадывались, дорогой дядя? — спросил Феликс. — Это только доказывает, что я вел себя крайне благоразумно. Да, так я и знал, что вам это будет не по душе.

— Это очень серьезно, Феликс, — сказал мистер Уэнтуорт.

— Вы считаете, что я нарушил законы гостеприимства! — воскликнул, снова улыбаясь, Феликс.

— Нарушили законы гостеприимства? — медленно повторил его дядя.

— Феликс и мне это говорил, — добросовестно подтвердила Шарлотта.

— Ну конечно же, вы так считаете. Не отрицайте! — продолжал Феликс. — И я, безусловно, их нарушил. Единственное, что я могу сказать в свое оправдание: грех это, пожалуй, простительный. Я просто совершенно потерял голову; тут уж ничего не поделаешь. Хоть вы и отец Гертруды, не думаю, дорогой дядя, что вы представляете себе, до какой степени она обворожительна. У нее все задатки необычайно, я бы даже сказал, неповторимо обворожительной женщины.

— Меня всегда заботило, как сложится ее судьба, — сказал мистер Уэнтуорт. — Мы всегда желали ей счастья.

— Вот оно, ее счастье! — заявил Феликс. — Я сделаю ее счастливой. И она так думает. Неужели вы этого не видите?

— Я вижу, что она очень изменилась, — заявил мистер Уэнтуорт, и бесстрастный, невыразительный тон, каким это было сказано, открыл Феликсу всю глубину его протеста. — Возможно, она, как вы говорите, становится обворожительной женщиной, только и всего.

— В душе Гертруда такая серьезная, такая верная, — мягко сказала Шарлотта, устремив взгляд на отца.

— У меня сердце радуется, когда вы ее хвалите! — вскричал Феликс.

— У нее очень своеобразный характер, — сказал мистер Уэнтуорт.

— И это тоже похвала! — подхватил Феликс. — Я понимаю, я совсем не тот муж, о каком вы для нее мечтали. У меня нет ни состояния, ни положения в обществе. Я не могу предоставить ей достойное ее место в свете. Место в свете, где она могла бы проявить свои таланты, — вот что ей нужно.

— Место, где она могла бы выполнить свой долг! — заметил мистер Уэнтуорт.