Exegi monumentum

— И о том, что у вас где-то опыты проводятся препикантные, догадаться нетрудно. Но у вас серьезнее, да? Без фараоновщины?

— Проводятся, проводятся опыты. А конкурентов у нас,— усмехнулся,— мно-о-ого. Секты, группы: оккультисты, йоги, теософы. Истерички, авантюристы. А есть и серьезное кое-что, например, один ваш коллега из старших, в УМЭ.

— Маг?

Он кивнул, а я вспомнил одного из моих сослуживцев: востроносенький, лысый, заметно уже пожилой; ходит с палкой, прихрамывая, всегда в строгом черном костюме. Старомоден и немного на лютеранского пастора смахивает. Занимается армянской эстетикой. Говорили упорно об его контактах с госбезопас­ностью, странным образом переплетавшихся с магическими познаниями.

А Владимир Петрович тем временем тему сменил.

— Вы о саде каменных чудищ в окрестностях Рима слышали?

— Нет, признаться.

Потянулся к портфелю потертому, расстегнул, достал вырезку из газеты, фотоклише. Да, занятно: гротесковые каменные фигуры в тенистом саду, слон душит хоботом человека, дракон бьется с львицей, защищающей от него молодень­ких львят.

— Интересно?

— Да,— отвечаю,— занятно.

— Загадкой считается этот сад,— продолжает Владимир Петрович,— а загад­ки тут нет. Теория кресала, я вам все сейчас в двух словах объясню. Каждая встреча человека с кем-нибудь, с чем-нибудь — шок. Встреча, свидание. Кто перед каким-нибудь свиданием не волнуется? Перед встречей? Чем она неожиданнее или серьезнее по возможным последствиям, тем шок сильнее. Мы с вами встрети­лись, и тут как бы кремень о кресало ударил, и был шок с обеих сторон; с вашей, думаю, больше, так?

— Так,— киваю.

— А шок — это выделение, выброс психической энергии, так?

— Так,— поддакиваю.

— Теперь спросим себя: а куда она делась? Исчезла куда?

Обвожу рукой знакомую комнату, делаю жест в сторону темнеющих окон.

— В том-то и дело,— говорит Владимир Петрович,— что растворилась она. Рассеялась. Прахом пошла, псу под хвост. А если ее собрать и аккумулировать, а?

— А как ее собирают? И как ее сохранять, сохранить?

— Со-би-ра-ют? Да веками ее собирали: капища, храмы, церкви. Церковь, храм — гигантский аккумулятор ПЭ, биотоков. Жрецы древности, посвященные это ведали, собирали энергию, хотя много ее, много улетело на ветер. Храмы, да...— И задумался, а еще одну таблетку достал из кармана тем временем, разминает в пальцах.

— Значит, разрушение храмов было...

— Глупостью было,— отрезал Владимир Петрович.— Глупостью страшной. Классовый, видите ли, подход. Феодальная прана, буржуазная, дескать, нам не подходит.

Владимир Петрович на часы посмотрел:

— Поздно уже, и скучно вам на моей лекции, да? Короче, скажу: у Бога взаймы мы брали, но и сами стараемся... Нас укоряют, бывает, что религию у народа отняли, а взамен ничего не дали. Будто Луначарский да Горький с Богдановым могли сесть и какую-то марксистскую религию выдумать, только поленились, не выдумали. Нет, такого быть не могло, но... ГОЭЛРО был, что-то вроде религии электричества, электрорелигии.— Помолчал. И внезапно: — А ле­нинский план монументальной пропаганды, о нем вы что думаете?

— Язычество,— отвечаю заученно.— Уродов натыкали... В Александровском саду у Кремля монументы торчали революционным деятелям, вскорости сгнили...

И меня осеняет: у-ро-ды... чу-до-ви-ща... Александровский сад у Кремля в Москве и таинственный сад под Римом.

— Неужели,— вопрошаю,— есть связь? Рим и эти самые... Ревдеятели, алебастровые уроды?

— Эврика! — просиял глазами Владимир Петрович.— Связь есть, да еще какая! Закон кресала: идет по улице человек, на памятник натыкается...

— Но мне Динара рассказывала...

— У Динары, у ГУОХПАМОНа вообще один аспект, узкий, ведомственный. Но можно смотреть на вещи и шире. Тот дурачок, провинциал из Ельца, пьянчуж­ка, который Горькому кинул мороженое, он на Горького, на памятник Горькому незримые лучи направил, ПЭ, праной своей с писателем поделился.

— Так, направил обыватель Горькому свою ПЭ, а что дальше?

— Дальше то, что для отчуждения праны от монумента монумент необходи­мо снять с пьедестала.

— И...

— И затем отчуждение праны произвести в специальных, в лабораторных условиях. В нашей святая святых, где — даже и я не знаю. Подвалы какие-то, подземелья, там товарищи наши, аки кроты, работают. Туда монументы и напра­вляются, на лифтах опускаются, да. Итак, сняли памятник, скрыли в подземной лаборатории. Горького сняли. Пушкина. И стоят постаменты пустые, город Москва как лицо с челюстью, из которой зубы повыдернули, вы представляете себе, что это будет! А уж если,— понизил голос,— и Лe-ни-на снять?

— Ой, без монументов, конечно же, пусто нам будет, сиро. Но можно же дубликаты сделать, макеты. Из папье-маше или гипса.

— Можно. Пробовали, признаться. Но, как опыт показывает, гипс ПЭ вбирает в себя хорошо, а отдать не отдает. Порист он, как промокательная бумага. И давно уже идут опыты... Вам покажется смешно поначалу. Но дело серь-ез-но-е. На место памятников иногда надо ставить...

— Что?