Exegi monumentum

— У-чи-тель! — по складам проскандировал Маг.— Гуру. Сновидцы затруханные, сидите там, грызетесь да один другого морочите. Страхом да лестью он вас купил, старо-престаро. А как до дела дошло, так ко мне. Ну-ка, выпей, а потом садись в кресло, подреми, порасслабься. Да не думай, что капли какие-нибудь колдовские, зелье. Валерьянка простая. Хоть ты и исправный мужик, а нервишечки смазать нелишне.

Боря хлебнул валерьянки, впрочем, кто ж его знает, что такое ему Маг накапал в прадедовского образца граненый зеленый стаканчик: Вонави, а попро­сту Иванов, дорогой учитель, гуру, упреждал его, что нельзя доверять ни единому слову Мага. Ни единому жесту! В главном, впрочем, Маг не сфальшивит: тран­спортирует прямехонько в ХVIII столетие, к ночи выудит транспортированного оттуда и доставит обратно с добычей, с покупочкой.

Вонави, как выяснилось вскоре после его похождений в горах, на Кавказе, оказался посвященным в оскорбительно низкой степени и таком отделении, секте, ватаге, которая не могла двигать смертных во времени так, как двигают мебель по комнате, чтобы не было в доме однообразия. Его областью было что-то другое, а что — он не знал. День за днем, год за годом начинал он догадываться, что он просто мальчиком на побегушках у высших сил состоял, по-блатному сказать, был шестеркой. Время же было в ведении Мага, колдуна, выходит, почище, рангом выше значительно; и о нем Вонави неизменно говорил, непристойно ругаясь, извиваясь лицом от ненависти. Только — нечего делать! — он Борю, любимчика, к Магу послал. И пришлось идти.

А допрежь того Боре пришлось репетировать: язык века, стиль обхождения. Узнавать, какие деньги в обращении были, как совершалась покупка, как она по-теперешнему говоря, оформлялась. Обзаводиться одеждой: обзавелся, только баш­маки тесноватые, жмут.

Дремлет Маг, под синее одеяло нырнув.

Боря дремлет; уходил он в уголочек, за ширму, волоча за собою рюкзак. Скинул там нейлоновую куртку, брюки сложил аккуратно. Облачился в камзол, натянул чулки, ноги вколотил в башмаки. Из-за ширмы вышел — красавец.

Улыбнулся Маг:

— Великолепен, хорош! — Кресло Боре подвинул и бросил ему: — Дреми.

Боря в кресло уселся, только сбросил с ног башмаки: сладу нет, до чего же тесны.

Часы прохрипели, пробили три. Потом на полтона ниже полтретьего. Потом — два.

Дремлет Боря.

Дремлет Маг, вспоминает приходивших к нему. Вспоминает инспектора уголовного розыска; он инспектору когда-то давно, в удалые, веселые, жуткие тридцатые годы, крепко помог: укокошили, убили соседку по дому; проломили ей череп; и он знал, он прозрел, что убийц этой самой соседки, безобидной, хорошей старушки, было двое и один из них был из себя чернявый, высокого роста, а другой по работе был как-то связан с металлом. «Брось,— сказал ему Маг,— брось ты мне тут баланду травить, иди и зови ко мне вашего главного». О чем разговаривал Маг с поспешно вызванным человеком в потертом бобриковом пальто, неизвестно; но убийц на следующий день задержали. Началось сотрудничество, над которым Маг иногда подхихикивал, каламбуря про МУР и УМЭ. И нынче ходят посланцы от генерала, от комиссара милиции; приезжают на черных «Волгах», из багажников извлекают картонные, перевязанные шпагатом коробки: годами слагавшийся способ за услуги расплачиваться с законопослушными гражданами тугой сыроко­пченой колбаской, сардинами, коньяком.

А сейчас дремлет Маг, и брезжат пред ним видения, скользящие тени прошлого...

Дремлет Боря: сейчас... сейчас...

Но часы не дремлют, и час пробило: не пора ли?

И обулся Боря — Борис Палыч Гундосов, граф Сен-Жермен. В хромовые башмаки обулся, пряжки с тигровыми головами застегнул: готовность № 1.

Что запомнил Боря из XVIII столетия? Лай собачий... Хриплый крик петухов да снег.

Завертелся Боря в магическом круге; в диске каком-то: центробежная сила рвала, терзала его, из пределов круга хотела выбросить; но Маг крепко держал его за руку, и рука у Мага была тяжелой, обжигающе жаркой.

А потом Маг исчез. И — провал...

Туман...

Лют мороз был...

Боря помнит: брел вдоль каких-то насыпей, по крепкому льду переправился через реку...

От реки — подъем к Калужским воротам: навстречу, с горки, неслись на санках мальчишки...

Переливчато звонили колокола... А, Калужская застава, конечно!

А теперь направо, и тут уже близко. Посмотрел на часы: незадача, а часы-то... Часы новенькие, японские, на батарейке — на черном фоне серебристо светятся цифирки: часов XVIII столетия не словчился достать, а как без часов? Точно в 8 вечера, в 20.00 условлено: явиться — с покупочкой! — к Сухаревой; там костер гореть будет и будет ждать нищий с черной повязкой на левом глазу, в руке жезл вроде посоха, на конце жезла — золоченый треугольник вершиною вниз...

Донская улица: накатанный санный путь, Рождество, горят плошки, дорога к монастырю, колокольный звон басом...