Face-to-face

— Я не хотел, меня принудили, — судорожно вздохнув и осторожно ощупывая свою шею, ответил худощавый. — Меня с самого начала принудили. У моей дочери… у моей маленькой девочки врачи обнаружили острый лейкоз. В СССР лейкоз не лечат. Лечат, вернее, но практически не вылечивают. Мне обещали, что ее будут лечить в Германии, если я организую вывоз полотен из Советского Союза. Я организовал — договорился с экспертами, они дали фальшивые заключения, договорился с таможенниками. Полотна вывозил тот самый человек, который… В общем, которого вы… Если бы этого не сделали мы, они нашли бы других, но теперь моя девочка чувствует себя лучше, у нее ремиссия. И никто бы ничего не узнал, не появись Самсонов в Москве со своими фотографиями. Пока он только писал из Кеми во все инстанции, еще можно было контролировать ситуацию, но в столице… Если госбезопасность получит в руки такую ниточку, то крайними окажемся в первую очередь мы, хотя мы только выполняли указание. Вы понимаете?

Умоляющий взгляд его был полон отчаяния. Юрий, пытаясь собраться с мыслями, провел по лбу тыльной стороной ладони.

— Так это, оказывается, все из-за картин, которые вы украли, — неестественно спокойно произнес он. — И меня вы, конечно, тоже решили убрать, как свидетеля, все ясно.

— Я не хотел! Я с самого начала не хотел этого делать, но… Если меня расстреляют, то моя девочка… У вас ведь тоже есть дети! И потом, я не крал картин, они нужны были не мне.

— А кому?

Приблизившись, худощавый прошептал на ухо Юрию несколько слов, а когда тот отшатнулся, с горечью кивнул:

— Да-да, вот видите! Эти люди неприкосновенны, мы перед ними пешки. Если кого-то нужно будет осудить, то осудят меня. Если нужно будет кого-то убрать — вас или вашу семью, например, — то это будет сделано незамедлительно и очень быстро.

Юрий вздрогнул:

— При чем здесь моя семья? Если кто-нибудь тронет мою семью… Да я вас убью!

Сжав кулаки, он шагнул было вперед и остановился — на него смотрело дуло револьвера, зажатого в руке худощавого.

— Стойте, где стоите. Поймите одно — я не хочу и не хотел вас убивать. Но вы узнали то, чего не должны были знать, и эта информация не должна пойти от вас дальше — в этом залог моей безопасности. Поэтому сейчас мы договоримся о том, как быть дальше.

— Договоримся? — криво усмехнулся Юрий. — Хотите, чтобы я дал клятву молчать? Извольте, но ведь вы мне не поверите.

— Да, клятвы нынче не в цене, — вздохнул худощавый. — Нет, мы сделаем по-другому. Заметьте, выбор за вами, вы можете согласиться или не согласиться с моим предложением. Еще раз повторяю, мне не хочется вас убивать, я не убийца. Итак, начнем с того, что в нескольких метрах отсюда на путях лежит тело погибшего сотрудника милиции. Сейчас вы сядете в машину и напишете подробное признание о том, как убили его, толкнув под поезд.

— Я? Вы сошли с ума, я не убивал его! Я…

— Я продиктую вам то, что надо будет написать. После этого вы сядете в поезд и в течение ближайшего часа уедете из Москвы.

— Вы шутите? Я признаюсь в убийстве, а потом уеду и буду скрываться от правосудия? Ничего не скажешь, хорошо придумано!

— Никто вас искать не станет, ваше признание я оставлю у себя — до тех пор, пока будет выполняться наше соглашение. Вы же уедете из Москвы с документами Леонида Самсонова.

— Не понял.

— В городе, куда ехал на работу Самсонов, его никто не знает — вы приедете туда, будете жить и работать под его именем.

— Вы это серьезно?

— Разумеется. Фотография в его паспорте подмокла, лицо на ней плохо различимо, поэтому по приезде вы обменяете паспорт. Самсонов старше вас, но люди часто выглядят моложе своих лет. В работе, полагаю, проблем у вас не будет — человек с высшим экономическим образованием сумеет, я думаю, заведовать музеем имени Ленина. Но как только вы захотите навестить родных или объявить свое настоящее имя, немедленно всплывет ваше признание в убийстве.

— А если я не соглашусь написать такое… заявление? — угрюмо спросил Юрий, хотя уже понимал, что вопрос этот чисто риторический.

Худощавый тяжело вздохнул:

— Снегу в этом году навалило — спасу нет. М-да. Мерзко об этом говорить, но мертвое тело под таким снегом может пролежать до самой весны, а тогда его уже вряд ли кто-нибудь опознает. Я объяснил вам, почему у меня нет выбора. Итак, — дуло револьвера глянуло Юрию прямо в глаза, и послышался негромкий, но вполне отчетливый щелчок взводимого курка, — я жду вашего решения.

Глава третья