Факультет патологии

Он уходит наверху блаженства: и чего ему далась эта секция?! Как жаль, думаю я, глядя ему вслед, что помимо физкультуры у меня еще пятнадцать предметов в этом семестре, а то я бы быстро с ним разделался.

И правда, почему бы не сделать так, чтобы на факультете русского языка и литературы была одна физкультура, размышляю я, и мысль мне эта в общем-то нравится. Люди бы вырастали гармонически развитые и физически здоровые, а то забивают голову знаниями, а тело хилым остается. К черту, выбросить мысли из головы и наполнить гармонией тело, всесторонней, от половой до физической. Мне и эта мысль нравится (скажу честно, не по секрету: мне все мои мысли нравятся), и я философствую дальше. Это же ужас: программа обучения абсолютно забита и переполнена такими предметами, которые — и в голову никак не придет — какое отношение могут они иметь к нам или к литературе? Она раздута и напичкана чем угодно, а мы учимся как проклятые. А программу давно пересмотреть пора. И чего это не поручат мне, я бы с удовольствием сделал. Ведь ужас, как составлена.

Ну вот, например, такие предметы, как ГО — гражданская оборона, старославянский язык, история СССР, школьная гигиена, физвоспитание (а, пардон, это надо). Военная кафедра (а там какую только чушь в нас не вбивают: от огневого цикла до ориентации на местности в условиях местного масштаба и нападения вероятного противника; кто там на нас нападать собирается: нашу нищету воровать, что ли, или высочайший уровень нашей обалденной жизни повседневной. Для нападения резон нужен). Или вот: диамат, или еще хуже — истмат (все маты какие-то, не могут даже в институте без этого обходиться), выразительное чтение, политэкономия, дальше вообще ужас — научный атеизм. Бос ней, с психологией, он не плохой человек оказался; дальше совсем страсти господние — научный коммунизм, какая там наука: бери, дави, души, да еще и самому думать не надо — вожди укажут, доукажут, а не захочешь — внушат. Или такая чушь: основы советского права. Какие там права, какие основы, о чем вы говорите — одно бесправие, на праве основанное. Дальше: охрана труда (какая-то вообще херня непонятная), и уж совсем выдали на ура, можно сказать, пальцем ткнули, и попали все-таки! — история КПСС. Кому это все надо, что у нас голова резиновая? Туда всякую дрянь совать можно. Какая голова все это вынесет!

Вы видите, сколько места заняло одно только перечисление ненужного к нашей специальности: русская литература и язык, — не имеющего к ней никакого отношения. А если я еще в предметах по профессии покопаюсь, так там тоже одну треть (как минимум) найду ненужного. А учимся пять лет (кому сказать: чему), а жизнь проходит, она у нас одна, и вторую никто не даст (не дадут, и все тут), а мы тут гнить в институте с их предметами должны от диалектического материализма до истории КПСС (какая там история: одни убийцы правили). Вот так история! Это же надо такое придумать: от исторического материализма до научного атеизма; нет Бога, нет, успокойтесь, чего целый семестр херню городить, ведь все ж к тому и ведется, а для кого он есть — останется навсегда. А так Бога нет, нету и не было никогда. И тихо: Господи, спаси-благослови, не накажи уста ропщущего и вынужденного.

Тут кто-то виснет на моей шее и прерывает глубокомысленные философские рассуждения.

— Ир, ты хоть бы постеснялась виснуть на шею, у тебя свадьба через неделю.

— Ты что, Санечка?!

— Злой, что программа большая и ненужная.

— Это ты точно заметил. А Юстинов мне купил новое платьице, как, нравится?

Ее не волновала программа обучения, у одного меня должна была болеть голова обо всем. Платье было красивое.

— Умница, тебе очень идет.

— Ты с нами не хочешь вечером поехать в ЦДЛ, ужинать?

— Я не могу, у меня свидание.

— Кто же она, счастливая? Почему ты никогда никого не приведешь и не покажешь?

— Ты помнишь строку: «Но смешивать два этих вещества (на самом деле: ремесла), есть тьма сторонников, я не из их числа».

— Так покажешь или нет?

— Может, покажу, — отвечаю я. А как я мог ее показать, когда все бы всё узнали.

Ирка упорхнула показывать кому-то еще свое новое платьице.

Я выхожу на солнце — из института. Домой идти не хочется, и я иду смотреть кино в клуб на Плющихе. Я всегда ходил в клубы, там меньше народу, ничем не пахнет и никто не мешает. Сиди себе как хочешь, развалясь, и никто не одергивает, «что ты похож на американца». И главное, впечатление, что ты один, и зал твой, и это кино только для тебя. Мне очень нравилось это впечатление. Я вообще был помешан на кино, на нем вырос и умру с ним, наверно. И любил, когда никто не мешался, смотреть и вникать.

Показывали какой-то французский фильм с новыми актерами. Но их фильмы можно смотреть любые, по сравнению с нашим барахлом, хоть увидишь, как люди живут. Что едят, во что одеваются.

А у нас вечно эта производственная тема: на первом месте — работа, — потом все остальное, а если и любовь, то конфликт разрешается по-социалистически — в условиях производства. И в конце героиня всегда счастливая.