Fallout Equestria: Project Horizons

Большинство записей, на самом деле, были не то, что мрачные, но довольно странные и часто скучные. Многие оказались без звука, как например, на кухне, где Флаттершай пыталась приготовить еду для несносного белого кролика. Другая показывала разъяренную Скуталу, беззвучно спорящую и явно кричащую на Голденблада. Не знаю, что он ей ответил, но когда он закончил, она с выражением глубокого ужаса со всех копыт выбежала из комнаты.

В других был звук, но он едва ли имел хоть какое-то значение. Одна из записей показывала Голденблада, рассказывающего о получении в свою коллекцию лунного камня смутно знакомым единорожке и пегасу, похожих настолько, что они, скорее всего, были родственниками. Они поддразнивали его, говоря, что он злоупотребляет полномочиями ради камней. Голденблад улыбнулся и отвечал:

— Камни, — а потом запись заканчивалась, когда он говорил им заботиться о Пинки Пай. Следующая за этой показывала его, жалующегося Хорсу об уродстве Ядра. Желтый пони смеялся насчет того, как функциональность взяла верх над красотой.

Хотя в детской я нашла запись, которую представить себе не могла. Голденблад стоял, прислонившись к пустой кроватке, и рыдал так, будто это у него было в первый и последний раз. Крепко стиснув зубы и зажмурившись, он словно под пытками шипел, захлебываясь слезами.

— Вот ты где, — почтительно произнес странный жеребец. Это был синий единорог, носивший пенсне. Его роскошная грива была серебристо-белого цвета, а на крупе виднелась метка в виде модели атома, рисунки которых я видела в учебниках.

— Прошло три дня.

Голденблад повернулся и покрасневшими глазами глянул на него через плечо.

— Разве мне запрещено скорбеть о потере собственной дочери, Троттенхеймер? — прошипел он.

— Это при условии, если ты признаешь, что она у тебя была, — ответил синий жеребец. — Фор Лиф способна сложить два и два. Не волнуйся, огласки это не получит. МинМира делает все возможное, чтобы защитить Флаттершай. Она хочет встретиться с тобой за ужином. Возражения не принимаются. — Он смотрел, как Голденблад снова прижался головой к кроватке. — Временами я думаю, что ты хочешь покончить с жизнью, взваливая на себя столько тайн. В том не было твоей вины.

Он снова выдал ужасный сдавленный звук. Сперва я подумала, что это от слез, но он запрокинул голову, и я увидела его жуткую ухмылку. По его щекам бежали слезы, пока он хохотал. Глаза Троттенхеймера округлились от шока, а покрытый шрамами жеребец прохрипел:

— В том-то и дело. Это все моя вина...

— Что?

— Во время нашей с Флаттершай близости, — произнес он, сев и уставившись на пустую кроватку. — В порыве страсти... я... выкрикнул имя другой кобылки.

Синий единорог в отвращении скривил губы и нахмурился, затем разочаровано вздохнул.

— Голденблад, ну в конце-то концов?