Фальшивый Фауст, или Переправленная, пополненная поваренная книга

В тот день в зале Улей шел литературный вечер, посвященный памяти утопшей поэтессы Маргариты Шеллы. Едва лектор, художник, примерный муж красавицы жены и отец ядреной малютки дочки, завел свои воспоминания о героине-покойнице и её безотрадном детстве в семье бедного батрака из Иршской волости (он любил преувеличивать, себя, например, выдавал за сына нищего фабриканта), в зал на всех парах влетела молоденькая ваятельница Эльфрида Алсупе (та самая, которая только что кончила вытесывать из камня барельеф Маргариты), запыхавшись подбежала к устроительнице вечера и шепнула ей на ухо:

— Кошмар! Маргарита сидит в кафе Шварца и курит!

— Что ты порешь! Какая Маргарита? — у руководительницы сперло дыхание.

— Шелла.

— Ты рехнулась?

— Она! Честное слово левых! Разряжена в пух и перья. Под боком рыжий дипломат... Швейцар у двери шепнул: подъехали сами на своем лимузине... Иностранец, миллионер... Узрела меня, помахала ручкой: «Как дела, Фридочка?»

— Что теперь будет? — руководительница схватилась за голову.— Какое несчастье! Жива! Что теперь станет с нашей фракцией?

Зльфрида Алсупе резко прерывает лектора:

— Товарищи! Случилось невообразимое! Маргарита Шелла жива, сидит у Отто Шварца и передает вам всем привет.

Зал сперва оцепенел, затем задрожал в суматошном гуле:

— Что-о-о!

Лектор побледнел и на трясущихся ногах покинул трибуну.

Тишина, звенит трамвай... На улице кто-то смеется.

Жуткая катастрофа. Возможно ли большее бесстыдство? Впрочем, от нее такого коленца можно было ожидать. Вот к чему приводят мадонны! Вдырились мы теперь и, похоже, настал нам конец!

Что хотите, но к такому позору никто не был готов. Героиня-покойница — и вдруг жива!

Руководительница вечера и еще несколько членов фракции побежали в помещение бюро. По телефону подняли с постели предававшегося послеполуденному сну товарища господина Петерманиса. Нужно действовать без проволочек, принять немедленно решение, завтра об этом узнает вся Рига. Надобно отмежеваться.

И собрание фракции приступает к отмежеванию.

— Вы сказали, она сидела у Шварца вместе с иностранцем? Все ясно — ренегатка! — резюмирует Петерманис.— Я всегда говорил: сорвите маску с этой мадонны!

А вы? Воздвигаете монументы, намогильники! Позор! Шантаж! Где редактор?

— Тут, господин Петерманис,— отвечает плотны юноша, стоящий рядом.

— Никакой не господин Петерманис, а товарищ.. Слишком крепко засело в вас барство, редактор! Расхлебывайте теперь кашу, которую заварили. Шевелите мозгами... Безвременно усопшая героиня... Страстотерпица Вам не смешно? Шелла решила потешиться над нами а вы попались.на удочку... Можете считать себя уволенным с должности редактора, товарищ Белоножка!

— Что мы будем делать с памятником? — спрашивает Эльфрида Алсупе.

— Памятник останется! — громко отвечает Петерманис.— Мы его поставим жертве Маргариты — невинно пострадавшему директору департамента, приснопамятному и верному нам навеки депутату умеренных левых господину Ф. Освятим надгробие, как и предполагалось, в следующее воскресенье. Сделаем вид, будто статьи и речи о монументе были всего лишь одиозной шуткой, чтобы сбить с панталыку врагов и завистников директора Ф.

Затем Петерманис поворачивается к ваятельнице.

— За эту ночь вы должны высечь из намогильника барельеф, вышибить его вон, чтоб духу не было! — приказывает он.

— Не желаю! — взвизгивает Эльфрида Алсупе.— Это моя лучшая работа. В этот раз я была в ударе.

«У-у, кривая твоя рожа...— рычит про себя начальник, глядя на ваятельницу. — Еще скульптор называется!»

— Тогда дайте молоток мне! Интересы фракции прежде всего!

— Я не позволю! — вопит Эльфрида Алсупе.

— Хотел бы я посмотреть! — смеется Петерманис.— Кстати, слова «Какой удар нежданный для любящих тебя!» можно оставить. Это следует понимать: удар будет дан преподлой Маргарите, которую любил директор Ф., отныне это не тайна, после кончины директора мы имеем право смело заявить: он пал жертвой беспутной поэтессы. Предлагаю немедленно исключить Шеллу из рядов нашей фракции.

— Мы исключили её еще в прошлом году, товарищ Петерманис,— вставляет секретарша,— после смерти не успели принять обратно, то есть оформить её восстановление в наших рядах.

— Гм... скверно. В таком случае надобно сегодня же её принять, чтобы завтра можно было с треском исключить, надеюсь, вы смекаете? — говорит Петерманис.— Всегда вы, секретарь, что-нибудь да провороните!.. Даю вам возможность исправиться. Возложите на себя обязанности редактора «Чайки». В завтрашнем номере ни слова об утопленниках! Пишите о намогильнике директору Ф., а на последней странице дайте сообщение — об исключении недостойного товарища М. Ш. в связи с тем, что она продалась иностранным банкирам и миллионерам, предав таким образом латышских предпринимателей, предоставляющих работу классу трудящихся. Точка! Подайте сие на самом высшем уровне журналистики!

После этих распоряжений все разбрелись. Кошмарная камарилья политиканов, помои общества...