Фанатизм

– Это Марианна была ваша, Демчук. Ее задержали на месте преступления, – продолжал Бусыгин. – Вызвали ее мужа. Он все время покрывал ее, задействовал людей, чтобы обеспечить ей алиби, платил свидетелям. Ну, ты понимаешь. Это она договорилась убрать Аванесову, потом столкнула Илону, потом разобралась с Ириной Максимовой. Сначала, чтобы сделать ему лучше, потом из ревности, потом – чтобы сделать ему хуже, что, в принципе, обычно для фанатизма. Подозрения, конечно, были, но много людей свидетельствовало в ее пользу, и муж зачищал все ее следы – надеялся спасти ее от помешательства, сохранить семью, завести детей. Потом вообще услал Горчакова за границу, но тот вернулся. От нее скрывали, но ей позвонил Семен Бородин – пригласил на вечеринку, пообещал, что там будет и Горчаков, что он его уговорит придти. Она стала выслеживать, от мужа все скрыла, он был спокоен, а она нашла у него пистолет. Будет проведена судебно-психиатрическая экспертиза, конечно, но наш психиатр уверен в ее невменяемости. Может, начинала она и в здравом уме, но сейчас от ее ума вообще ничего не осталось. Так что, скорее всего, закроют в дурке. Ты меня слушаешь?

– Да-да, я как раз хотела сказать, что Николай его ненавидел, но теперь уже это неважно. Неважно, кто кого ненавидел, и кто кого любил.

            Бусыгин потер переносицу.

– Ну, хорошо, что ты не плачешь. Ты держись, пережить это как-то нужно. Теперь его картины должны лучше продаваться, я думаю.

– У меня как раз осталось несколько «Фьордов» – из тех, что он в Норвегии писал.

            Майор посмотрел странно. Даже подозрительно.

– Ты, правда, в порядке?

– Да. Для меня он все равно жив. Ничего не изменилось.

            Просто на улице перестало пахнуть весной.

            На диване лежал его шарф. Трудно было поверить, что ветер уже разрушил наш песчаный замок, что уже не нужны ни шарф, ни мольберт, ни кисти. Я убрала все в шкаф, спрятала от себя.

Потом стала писать эту историю в старом конспекте по «Основам стихосложения», складывая из букв слова, чтобы не думать о нем, а просто механически фиксировать последовательность ощущений.

И вдруг вспомнила о тесте. Он так и остался в моей сумке вместе с недочитанной инструкцией. Я бросилась за ним.

Ждала результата, и мне казалось, что будильник перестал тикать.

Результат оказался отрицательным. Мы были неосторожны, и я надеялась… Но от этой неосторожности человек погиб, а не родился.

Снова я сидела у окна и глядела на женщин, бегущих с пакетами из супермаркетов к своим любимым и детям. А с той стороны на меня смотрел ветер, разнесший на песчинки наш замок. Может, тоже удивлялся тому, что я спокойна – потеряв любимого, с отрицательным тестом, в чужой квартире.

Неожиданно зазвонил телефон, и я почему-то подумала, что это Иван.

– Соня? Как ты? – спросила моя мама. – У меня так разболелось сердце. С тобой все в порядке?

– Все в порядке. Не волнуйся.

            Мама жила далеко, в маленьком городе, виделись мы редко.

– А мне такой страшный сон приснился, – продолжала она. – Будто ты лежишь в крови, посреди улицы, и кто-то говорит мне, что у тебя раны в легких, и ты не будешь жить. Вокруг собрались люди и смеются, мол, так тебе и надо. И только один парень плачет… Это было так страшно, Соня. Как наяву.

– Мне репортаж нужно с похорон сделать. Может, поэтому.

– Ну, ты близко к сердцу не принимай, – посоветовала мама. – А то у меня какие-то дурные предчувствия.

– Это просто плохой сон, – повторила я.

            С того репортажа прошел уже год, но я уверена, что сон, в котором был он, не может никогда закончиться и не может быть плохим.

2009 г.