Фанфан и Дюбарри

Тут Элеонора повернулась к Фаншетте:

— Тебе не стыдно? Не стыдно? Портить маленького мальчика!

И опять обрушилась на Фанфана:

— Ну, конечно, вы пойдете к королю, к архиепископу, к папе или не знаю к кому просить разрешения на свадьбу!

И опять Фаншетте (Элеонора, как видим, непрестанно вертелась как волчок):

— А что если бы, дура несчастная, ты забеременела?

— С чего вдруг, сама же говоришь, он ещё маленький мальчик!

— Не везде он маленький! — оборвала её Элеонора. — Я успела заметить: кое-что, ты знаешь, о чем я, у него явно не по возрасту!

— Мадам! — успокоил её Фанфан, — не беспокойтесь! Мы с ней вовсе не совокуплялись!

Элеонора смерила их взглядом по-очереди: — Это правда?

— Правда, мадам!

— Правда, мама!

— Клянитесь!

— Клянусь! — крикнули несчастные одновременно.

— Фу! — вздохнула Элеонора и ушла к себе, где пару часов провела в размышлениях. Фанфан и Фаншетта, каждый в своей комнате, думали о том, какая это хрупкая вещь — счастье, как коварна жизнь и как глуп человек, не закрывающий двери на ключ. К полудню Фанфан вновь услышал плач. Осторожно спустившись вниз, напряг слух. Слышал только Фаншетту, умолявшую: — Нет, мамочка, нет!

Фанфан спустился ниже, но подслушивать не понадобилось — двери отворились и он увидел Фаншетту, как та, спрятав лицо в подушку, бьет вокруг себя руками.

— Впредь, — заявила Элеонора, — Фаншетта будет жить у Сестер милосердия! Я не собираюсь держать в доме двух развратников, думающих только о том, чтобы, скрывшись с глаз моих, ходить как Адам с Евой!

Решение Элеоноры казалось окончательным.

— Мадам, — предложил Фанфан, — выгоните лучше меня! Я ведь вам не родной! Тут же распрощаюсь, и вы никогда меня больше не увидите!

— Ну конечно! Боже, — огорченно возразила Элеонора, — а что скажет брат Анже, если не найдет вас здесь? Он доверил вас мне, и я за вас отвечаю. По крайней мере до тех пор, пока не получу других распоряжений! И добавила: — Вот недели через три придет брат Анже, тогда поговорим!

***

Не помог ни плач, ни крик. И теперь Фаншетта заперта в монастыре Сестер милосердия, где может набраться дурных привычек. А Фанфану каково! Он страдает! Он от одного удара судьбы (та, оказывается, иногда может выступать в форме ключа) потерял и свою Фаншетту, и расположение Элеоноры. Словно в пьесе Корнеля, ей — Богу!

Оставался бы Фанфан и впредь несчастным, если бы через неделю не пришла к нему Элеонора — ночью, в темноте, в его постель!

— Что? — спросила она, видя его удивление, — не заслуживаю я вашего горячего внимания? (Всю неделю Фанфан думал, что она с ним на "вы", потому что злится, но теперь понял — чтобы сделать его старше).

— Ну что вы! — любезно возразил он.

— Только скажите, что она красивее меня, только посмейте! (Судя по такой настойчивости, причина тут — ревность, хотя, разумеется, и многое другое). — Вот теперь я это знаю!

— Что, мадам?

— Что теперь сочтена достойной вашего внимания!

— Простите, мадам, я не виноват!

— Все в порядке, мой малыш, только продолжай! — перешла она на "ты", чувствуя, как подкатила слабость. — Нет, со мной ты не остановишься! — и блаженно задышала.

— Нет, мадам, я не остановлюсь!

***

Именно за тем занятием, что мы только что описали, и застала их месяцем позднее Фаншетта — и это было вторым происшествием, о котором мы упоминали. Фанфан с Элеонорой забыли, что уже воскресенье — по воскресеньям Фаншетта приходила из пансиона домой, где оставалась до вечера

— Мамочка, это я! — сообщила она о своем приходе, открывая дверь в спальню матери — и что она увидела, мы уже знаем.

Ни сказав ни слова, Фаншетта на весь день заперлась у себя, а вечером вернулась к Сестрам милосердия. Фанфан же провел целый день на улице, куда сбежал после разоблачения его постыдного поведения. Вернуться он постарался как можно позднее, чтобы быть уверенным, что Фаншетты уже не будет.

— Что она вам сказала? (Опять на "вы").

— Ничего!

Элеонора плакала! Ее замучили угрызения совести. Фанфана тоже. Фанфана мучили не только угрызения совести, но и мысль о том, что Фаншетта, которую он, разумеется, любил по-прежнему, уже никогда, никогда не будет любить его! Он погубил их любовь. И вот Фанфан злился на Элеонору, а Элеонора на Фанфана, что, однако, не было поводом для расставания. И они не только не расстались, но, чтоб забыться, занялись этим пуще прежнего. Только с тех пор стали весьма осторожны и всегда заботливо запирали все двери. По воскресениям Фанфан теперь чуть свет уходил из дому и шлялся по Парижу. А вернувшись к ночи, всегда спрашивал:

— Что она говорила?

И получал всегда один и тот же ответ:

— Ничего.

— Ах, я погубил наше чувство! — вздыхал он, и это его очень огорчало.

В одно из этих печальных воскресений около двух часов пополудни Фанфан шагал по Неф-де-Пти-Шамп. Элеонора поручила ему зайти к знаменитому кутюрье Лабиллю купить перчатки. Фанфан знал, что ему откроют и в воскресенье, поскольку у Лабилля продавщицы жили при магазине и одна всегда дежурила, открывая почтенным клиентам, желавшим избежать толкотни обычных дней.