Фанни Хилл. Мемуары женщины для утех

Я продолжала лежать, предаваясь столь похвальным рассуждениям и нашептывая про себя что-то вроде безмолвного обета невоздержанности, когда вошел мистер Г. Осознание пагубности теперешних моих занятий только добавило краски и без того разгоряченному недавними сражениями лицу, что – наряду с пикантным состоянием моего белья – исторгло из мистера Г. комплимент аппетитному моему виду, искренность своих похвал он вздумал подтвердить действиями столь скорыми, что я задрожала от страха, представив, как он тут же обнаружит, в каком состоянии после недавних битв пребывают те самые органы, до каких он вожделел добраться: отверстие отверсто и воспалено, губы вспухли от необычайного растяжения, завитки волос перепутаны, смяты и распрямились от обильной влаги, что вымочила все вокруг; короче, чувственность и состояние их настолько отличались от обычных, что это едва ли ускользнуло бы от внимания такого педантичного и такого опытного человека, каким был мистер Г., и уж, конечно же, он не преминул бы отнести все эти отличия на счет именно того, что на самом деле случилось. Выручила меня чисто женская уловка: я притворилась, что жуткая головная боль и жар от лихорадки не располагают меня принимать его объятия. Он тому поверил и милостиво прекратил свои нападки. Немного времени спустя пришла какая-то пожилая дама, став в комнате третьей, что оказалось весьма a-propos для того смятения, в каком я пребывала, и мистер Г., наказав мне поберечь себя и надавав советов, как лучше всего поправиться, оставил меня в покое и душевно облегчил своим уходом.

Под вечер я позаботилась о том, чтобы мне приготовили горячую ванну с ароматическими травами и пряностями, выкупалась в ней и понежилась; из ванны вышла я очищенною и телом и душой во всем блеске сладострастной неги.

Утром следующего дня, проснувшись как никогда рано после спокойной, безмятежной ночи, полной отдыха и сна, не без некоторой опаски и беспокойства задумалась я о том, какие новые изменения могли появиться в мягкой и нежной плоти моей после столкновения с механизмом, размеры которого так годились для разрушения всего во мне.

Обеспокоенная дурными предчувствиями, я едва нашла в себе силы опустить руку и ощупью проверить состояние дел.

Весьма быстро, впрочем, я вполне избавилась от всех своих страхов.

Шелковистые волосы, ограничивавшие заповедные места, снова расправились, вновь обрели привычную для них курчавость и ухоженность; складки плоти, выдержавшие главный удар тарана, не были больше ни вздутыми, ни покрытыми слизью, самый тщательный осмотр не обнаружил бы ни малейших изменений ни в пухлых губах, ни в самом проходе, который они собою оберегали, ни снаружи, ни внутри, я уж не говорю о том, в какой холе все пребывало после горячей ванны.

Убедившись, что все в должном порядке, я припомнила теперь свои страхи только для того, чтобы посмеяться и над ними, и над самою собой. А затем, осчастливленная двойным успехом – утех и мести, – я всецело предалась восторгам, в каких прямо-таки купалась. Вытянувшаяся в чистой постели, вся пышущая животворным теплом, я охвачена была испепеляющим нетерпением вновь предаться тем же радостям, греховным, но бесконечно сладостным. Прямо скажу, особо долго терпение мне испытывать не пришлось: часам к десяти, как я и ожидала, Уилл, новый мой бедняга возлюбленный, пришел с посланием от своего господина, мистера Г., пожелавшего узнать, как я себя чувствую. Я заранее позаботилась о том, чтобы отослать горничную в город по делам, которые займут у нее достаточно времени; жильцов же дома мне опасаться не приходилось: эти простые и добрые люди были достаточно сообразительны, чтобы встревать в чужие дела только тогда, когда действительно могли чем-нибудь помочь. Приготовлено и продумано все было заранее: не забыто и то, что я должна лежать в постели, принимая его, и то, что едва он переступит порог моей спальни, как я потяну за проволочку и задвижка надежно закроет дверь изнутри.

Я сразу же убедилась, что юный мой хорошенький сообщник изрядно принарядился, насколько это мог сделать человек его положения. Его желание радовать не оставило меня равнодушной, ведь оно свидетельствовало о том, что я ему удовольствие доставляю, а ни о чем больше, смею Вас уверить, я уже и не думала.

Тщательно убранные волосы, ослепительная одежда, а более всего здоровое, румяное, цветущее обличье деревенского парня делали его лакомым кусочком для женщины, и, как Вы можете понять, я всякую женщину сочла бы лишенной вкуса, кто отказался изготовить из этого лакомства роскошное блюдо, ибо, полагаю, сама природа создавала его для изысканнейших яств в утехах любви.