Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит

Я больше не занимаюсь делами под музыку (хотя мой сын это периодически делает), отчасти потому, что не могу позволить себе купить все выходящие компакт-диски (один друг подарил мне на сорокапятилетие CD-проигрыватель). Теперь меня не меньше джаза привлекает классическая музыка. Разумеется, когда я дома, то по джаз-клубам не хожу. Даже не знаю, остались ли где-нибудь кроме Нью-Йорка люди, которые этим занимаются. Такое времяпрепровождение считается старомодным, даже в некоторой степени эксцентричным. Но в поездках, перемещаясь из самолетов в отели и обратно, я всегда ищу в местных газетах афиши джазовых концертов, чтобы занять свободное время. Многие кумиры моей юности по-прежнему в строю, и большинство из них играют не хуже прежнего. Несколько месяцев назад, в Сан-Франциско, я наткнулся в газете на имя Джона Хоуза. Он выступал в клубе в нескольких шагах от гостиницы, где я остановился.

Сам факт его выступления был удивителен. Хоуз перестал давать джазовые концерты несколько лет назад. Он зарекомендовал себя как блестящий автор музыки к кинофильмам (и, надо полагать, заработал при этом немалые деньги), и стал все чаще появляться во фраке за дирижерским пультом, исполняя стандартный классический репертуар. Если не ошибаюсь, он теперь постоянный дирижер театра то ли в Сиэтле, то ли в Солт-Лейк-Сити. Играть джаз в Сан-Франциско, да еще и целую неделю, он мог только ради собственного удовольствия.

Я пришел незадолго до начала первого сета и занял столик в конце зала. Большинство столиков уже были заняты – имя Хоуза гарантировало аншлаг. Хоуз задержался лишь на пару минут. Он вошел в клуб и тут же направился к пианино. За ним вошли басист и ударник. Джон выглядел более успешной версией того молодого человека, которого я видел в Нью-Йорке, – лишь седина в волосах и небольшое брюшко выдавали его возраст. Его игра на первый взгляд почти не изменилась, но я воспринимал ее иначе. Он по-прежнему был виртуозным пианистом, но теперь он лишь поверхностно проходился по мелодиям, пользуясь своей великолепной техникой, чтобы в удачный момент их приукрасить. Если слушать вполуха, могло показаться, будто играет сам Арт Тэйтум[31], но чем внимательнее ты слушал, тем менее впечатляющим казалось такое исполнение. Я задумался о том, всегда ли у Джона Хоуза была такая поверхностность, или он просто утратил прежнюю страсть за те годы, пока не занимался джазом. Нет, когда я слушал его выступления со Шляпой, он играл серьезно.

Хоуз тоже не забыл своего учителя, сыграв в первом сете Love Walked In, Too Marvelous For Words

и Hat Jumped Up. В последней композиции его внутренние шестеренки, похоже, заработали как надо, он заиграл одновременно расслабленнее и интенсивнее – это был настоящий джаз, не имитация. Поднимаясь из-за инструмента, Хоуз выглядел довольным собой. Когда он спустился со сцены, полдесятка поклонников ринулись к нему, протягивая старые пластинки для автографа.

Несколько минут спустя я застал Хоуза в одиночестве у краешка барной стойки. Он потягивал газировку. Музыканты были неподалеку, но не общались с ним. Желая узнать, намеренно ли он отдал дань уважения Шляпе, я направился к бару. На мое приближение Хоуз отреагировал нейтрально. Когда я представился, он доброжелательно улыбнулся, пожал мне руку и дал понять, что готов выслушать все, что я ему скажу.

Я начал с отвлеченного комментария о том, что между выступлениями в клубах и дирижированием в академических залах наверняка есть большая разница, и Хоуз сухо и уклончиво ответил, что разница действительно есть.

Тогда я признался, что приходил слушать их со Шляпой много лет назад в Нью-Йорке. Тут Хоуз заметно оживился и обрадовался.

– Правда? В том маленьком клубе на Сент-Маркс-Плейс? Веселые были времена! Я как раз вспоминал об этом, вот и сыграл несколько композиций из тогдашнего репертуара.

– Поэтому я к вам и подошел, – сказал я. – В жизни не припомню лучших концертов, чем те.

– Я тоже, – Хоуз едва заметно улыбнулся. – Порой он вытворял совершенно невероятные вещи.

– Согласен, – ответил я.

– Да, – Хоуз отвел взгляд. – Великий человек был. Не от мира сего.

– Мне довелось с ним общаться. Это я брал интервью для «Даунбита», которое до сих пор всплывает там и сям.

– О! – Хоуз посмотрел на меня с неподдельным интересом. – Да, в этом был весь Шляпа.

– По большей части.

– Вы где-то приврали? – любопытство Хоуза разгорелось еще больше.

– Пришлось кое-что поправить, чтобы стало понятнее.

– А, разумеется. Иначе у вас в каждой строчке были бы «динь-дини», «дзыни» и постоянные упоминания Боба Кросби, – все это было элементами особого жаргона Шляпы, и Хоуз усмехнулся. – Когда он хотел сыграть блюз в строе соль, то говорил «посолите, пожалуйста».

– Вы были хорошо с ним знакомы? – спросил я, ожидая ответа «нет» – я привык считать, что Шляпа ни с кем не был по-настоящему близок.