Фантастический Нью-Йорк: Истории из города, который никогда не спит

– Ох, черт! Твою мать! – вырывается у меня.

Я срываюсь с места и бросаюсь прочь, не замечая появившуюся из-за угла патрульную машину. Спрятаться я не успеваю. Из громкоговорителя звучат какие-то неразборчивые угрозы, вроде «ты труп!», и я удивляюсь – неужели они не видят чудовище за моей спиной? Или видят, но не обращают внимания, потому что не могут привлечь его к уголовной ответственности и получить премию? Я не хочу, чтобы меня сцапала та тварь. Уж лучше пусть копы меня пристрелят.

Я сворачиваю налево, на Вторую авеню. Полицейские в автомобиле не смогут преследовать меня по встречке, но копо-монстра это не остановит. Я пробегаю всю Сорок пятую улицу. Сорок седьмую. По ногам будто растекается раскаленная лава. На Пятидесятой я уже готов умереть: бедный мальчик, заработал инфаркт в таком возрасте, нужно было кушать больше овощей, не перенапрягаться, не злиться; никто и ничто не может тебе навредить, если ты попросту закрываешь глаза на любую мирскую несправедливость – по крайней мере пока эта несправедливость тебя не доконает.

Пересекаю улицу, осторожно оглядываюсь, и вижу, как по тротуару перекатывается нечто на восьми ногах, отталкиваясь от зданий тремя-четырьмя руками и виляя из стороны в сторону… а потом замечает меня и несется прямо вперед. Это, разумеется, Мегакоп, и он все ближе. Ох-черт-ох-черт-ох-черт, хватит! Выбор у меня невелик.

Поворот направо, на Пятьдесят третью, против движения транспорта. Тут дом престарелых, парк, променад… в жопу это все. Пешеходный мост? И его в жопу. Я мчусь прямиком к шестиполосному убожеству, именуемому магистралью ФДР[41]

– не переходите ее пешком, если не хотите, чтобы ваши ошметки собирали потом до самого Бруклина. А дальше? Дальше Ист-Ривер, если выживу. Я настолько напуган, что уже готов переплыть эту сточную канаву. Главное – не рухнуть посреди магистрали и не быть перееханным полсотни раз, прежде чем кому-нибудь придет в голову затормозить.

Позади Мегакоп издает хлюпающий, клокочущий звук, будто откашливается. Я перемахиваю через ограждение, перебегаю участок травы и оказываюсь посреди сущего ада – первая полоса… серебристая машина… вторая полоса… гудки-гудки-гудки… третья полоса… ФУРА! ЧТО СРАНАЯ ГРУЗОВАЯ ФУРА ЗАБЫЛА НА ФДР? ОНА ПОД МОСТОМ НЕ ПРОЙДЕТ, ТУПАЯ ДЕРЕВЕНЩИНА! Визг тормозов… четвертая полоса… ЗЕЛЕНОГЛАЗОЕ ТАКСИ… снова визг тормозов… «смарт»… ха-ха-ха, как мило… пятая полоса… фургон… шестая полоса… синий «лексус» чиркает по мне, проносясь мимо, а тормоза визжат визжат, визжат и визжат…

Визжат…

…визжат шины, скрипит металл, реальность искажается, никто не тормозит перед Мегакопом – он не из этого мира, а ФДР – питающая город артерия, дающая силы и адреналин, автомобили – это лейкоциты, а тварь – зараза, инфекция, раздражитель, с которым у города разговор короткий, и Мегакопа рвут в клочья сначала фура, потом такси и «лексус», а потом и милашка-«смарт», который даже слегка меняет траекторию движения, чтобы переехать особенно бойко извивающуюся конечность твари. Я валюсь без сил на клочок травы, дрожа и хрипя, и мне остается лишь наблюдать, как десятки конечностей перемалываются, десятки глаз лопаются, а беззубый рот разрывается от нижней челюсти до нёба. Куски мелькают, как на неисправном экране, то пропадая, то снова обретая телесность, но движение на ФДР останавливается разве что по случаю проезда президентского кортежа или игры «Нью-Йорк Никс», а эта хрень ни капли не похожа на Кармело Энтони[42]. Еще чуть-чуть, и от нее не остается ничего кроме эфемерных пятен на асфальте.

Боже, я жив.

Я не в силах сдержать слез, и никакой мамин жених не врежет мне за это и не скажет «будь мужиком». Папа бы меня не ругал. Он всегда говорил, что слезы – признак того, что ты живой. Но папа умер. А я жив.

Я устало поднимаюсь, но ноги горят огнем, и я снова падаю. У меня болит все тело. Вдруг меня в самом деле хватил инфаркт? Меня тошнит. Перед глазами все расплывается и дрожит. Может, это не инфаркт, а инсульт? Они и с молодыми случаются. Я подползаю к урне, чтобы блевануть. Рядом на скамейке валяется мужик – на его месте лет через двадцать буду я, если доживу. Он приоткрывает один глаз, пока я давлюсь рвотой, и надменно глядит на меня, будто он – какой-то чемпион по блеванию.

– Время пришло, – внезапно произносит он и отворачивается.

Время. Я понимаю, что должен уходить. Несмотря на тошноту, несмотря на усталость что-то тянет меня на запад, к городскому центру. Я отрываюсь от урны, меня передергивает, и я ковыляю к пешеходному мосту. Прохожу над магистралью, которую только что перебежал, и с высоты вижу поблескивающие кусочки мертвого Мегакопа, впечатанные в асфальт сотнями автомобильных колес. Некоторые еще подрагивают, и меня это беспокоит. Я хочу, чтобы от этой инфекции, от этой заразы не осталось и следа.

Мы хотим, чтобы от нее не осталось и следа. Верно. Время пришло.