Фантом

— Тебе не остается ничего другого, ты в Ковчеге, они сейчас, а не твой далекий император управляют тобой, — наглец неплохо чувствовал себя перед лицом судьбы и держался все более уверенно. Пора было поставить нахала на место:

— Подобными речами ты выпрашиваешь помилование, хитрец.

Иисус перестал «смеяться» глазами и растянулся в настоящей улыбке:

— Не распнешь меня, они, — он кивнул назад, на возмущенных столь долгим судилищем соотечественников, — сделают это с тобой.

Сотник, стоявший по правую руку, шагнул вперед, жестом я остановил его: — Под моим началом две тысячи легионеров, выкуривших из нормандских лесов дикарей, пьющих кровь вепря на завтрак и сковырнувших со склонов северных гор их визгливых остроносых обитателей, грызущих камни, отчего зубы их острее римских мечей. Этот сброд, — взор мой повторил траекторию взгляда Царя Иудеев, — ничего не сможет противопоставить воле прокуратора. Поверни я этот перстень, — крупный рубин на указательном пальце взмыл вверх, — и Лонгин утопит площадь в крови иудеев.

Иисус безразлично пожал плечами:

— Я только что именно об этом и сказал тебе, ты в безвыходном положении.

Он начинал раздражать меня, словно не я судья, а стоящий напротив со связанными руками человек, не помогал даже виноград, который я, сам не замечая, начал запихивать в рот горстями. Наконец, прожевав терпкую, сладкую массу, я решил съязвить:

— Из-за нахождения в Ковчеге, не иначе.

Иисус перестал ухмыляться и спокойно подтвердил, не обращая внимания на сарказм:

— Да, хотя в действительности его не существует.

— В чьей действительности? — не смог сдержаться и взревел я (иудеи притихли, как по команде). — Ты либо сумасшедший, либо играешь со мной. Поберегись, говорю тебе, Царь Иудеев, не переступи Рубикон, за коим пустота.

— Представь, кто-то кусает тебя меж лопаток. Как ты увидишь, что там? — нисколько не смутившись, сказал Иисус.

— Мне понадобится зеркало, — выпалил я и, ругая себя за несдержанность, подумав, добавил: — Два зеркала.

— Или чьи-то глаза за твоей спиной, — подсказал обвиняемый, снова улыбнувшись.

— Если нет своих на затылке, — его глаза обезоруживали, и я успокоился, оказавшись полностью под его влиянием.

Иисус хохотнул:

— У Отца Небесного они, скорее всего, есть, согласен, неудачный пример. Хорошо, пусть ты — Целостный Океан, разбиваешь себя на капли, что произойдет?

— Появится множество очень маленьких океанов, — ответил я, подумав, все же он ненормальный, и не более того, не преступник уж точно.

— Верно, по сути, ничего не произойдет, никакого самопознания.

Царь Иудеев развел руками:

— Но если каждую каплю поместить в…

— Амфору, — подсказал я.

— Из глины, — подмигнул загадочно он, — то есть ее форму, не меняя природы.

— Вот для чего нужен Ковчег, — воскликнул я (непоправимая ошибка для судьи и прокуратора), — набить трюм амфорами с морской водой. Глупость какая-то.

— Ковчег, чтобы капли не растворились в Океане, а «собрались» рядом, — тон обвиняемого в мошенничестве на религиозной почве стал нравоучительным.

— Да зачем? Кому это нужно? — раздраженность снова вернулась ко мне.

— Не доводилось ли тебе наблюдать, как срезанная ветка, воткнутая в землю, прорастает древом того же сорта, но совершенно иной формы, а при ловкости и умении садовода, соединяющего меж собой различные виды, новое растение родит и отличающиеся от родительских плоды?

— Твой Бог возжелал своего обновления, перерождения, видоизменения? — я ухмыльнулся, разглядывая невероятного фантазера.

— Самопознания, — поправил он.

— Есть ли на Ковчеге мачта? — спросил я, решив, что пора ставить точку, суд и так затянулся.

— Наверное, — кивнул головой Иисус.

— Добьется ли твой Отец желаемого, если я прямо сейчас распну тебя на одной из мачт Ковчега? Желанна ли ему таковая судьба для сына, угождающего отцу в процессе познания им себя? — я не отрываясь смотрел в глаза Иисуса. Возможно, подчиненные льстили мне, утверждая, что я обладаю взглядом, под которым подкашиваются ноги, ладони покрываются испариной, а сердца пытаются укрыться подальше, в подбрюшье, где-нибудь за трепещущей от страха печенью, но слушать подобные опусы приятно, а уж пользоваться таким полезным даром и подавно. Однако Царь Иудеев не проявил ни одного из перечисленных симптомов (значит, мне все-таки врут) и преспокойно ответил:

— Сын Божий, в самом общем понимании, есть корпускула Света, поглощаемая чем-то или кем-то «мгновенно», отдающая при этом всю любовь (энергию), что положена в нее Отцом и что несла в себе до момента «встречи». В этом смысл ее рождения (выделение Отцом из себя) и существования.

Иисус обернулся к иудеям:

— Дети Божьи приходят в мир даровать любовь Бога… ближнему своему.

Толпа разразилась проклятиями, а я с превеликим удовольствием перешел с винограда на финики, выбрав самый крупный на горке:

— А после?

— Воскрешение, — улыбнулся обвиняемый (непонятно в чем, по крайней мере, одному из собравшихся, то есть мне), — возвращение обратно, в лоно Истока.